Лекция
Привет, Вы узнаете о том , что такое производственные отношения постсоветской россии, Разберем основные их виды и особенности использования. Еще будет много подробных примеров и описаний. Для того чтобы лучше понимать что такое производственные отношения постсоветской россии , настоятельно рекомендую прочитать все из категории Политическая экономия (политэкономия).
Как было сказано выше, в России в результате более чем 20 лет трансформаций сложилась весьма своеобразная система производственных отношений и институтов, имеющая форму, типичную для полупериферийных моделей позднего капитализма. Содержание этой системы, однако, имеет свою значимую специфику. Ниже мы рассмотрим специфику отношений (1) координации (аллокации ресурсов) и, в частности, рынка и регулирования, (2) присвоения и отчуждения (собственности) и (3) воспроизводства (в частности, вопросы специфических параметров развития, кризисов и т. п.).
Разрушение преимущественно планово-бюрократической системы отношений координации (бюрократической планомерности) привело к возникновению в России сложного комплекса, объединяющего способы координации ресурсов и поддержания пропорциональности развития. Эти способы включают:
Собственно рынок как форма координации в «классическом» виде в российской экономике присутствует разве что в сферах массового потребления. Большая же часть пространства рыночной координации занята существенно отличными от абстрактной модели рынка отношениями.
В современной российской экономике доминируют формы рынка, присущие позднему капитализму, но, как правило, в неразвитом и деформированном виде. Их дополняют не только «классические» формы рынка, но и широкий спектр полуфеодальных форм. Причина этого в том, что характерные для капитализма товарные отношения («рынок») сложились в российской экономике как система, первоначально в основном подчиненная нерыночным или не вполне рыночным формам и потому сама живет в деформированном виде. Аналогом здесь может служить значимо деформированный традициями и личной зависимостью рынок эпохи Средневековья. В нашей стране характерные для позднего капитализма рыночные механизмы формирования пропорций, стимулирования производителей и т. п. (в частности, олигополистическая конкуренция) работают, но, вопервых, в весьма специфическом виде и, во-вторых, будучи лишь одним из ряда способов координации. В силу этого специфические для позднего капитализма трансформации рынка (олигополизм, неравная «рыночная власть» акторов) в российской трансформационной экономике приобрели вид локального корпоративно-монополистического управляющего воздействия на рынок, подрывающего отношения саморегулирования и позволяющие манипулировать участниками рыночных отношений.
Существенно, что отношения корпоративного регулирования рынка в России развертываются в виде мутации «классического», характерного для развитых экономик, вида. Происходит это в значительной степени вследствие наличия государственно-бюрократических и позднефеодальных переходных форм. Свобода товаровладельца в трансформационных экономиках достаточно иллюзорна: его поведение детерминируется крупнейшими корпорациями. Впрочем, это регулирующее влияние, конечно, несколько слабее, чем в прошлом - бюрократическое. Отметим, что и в прошлом, и ныне эта детерминация значительно варьирует, если ранее это была разница между «слабым* планом в Венгрии с конца 1960-х годов и «сильным* планом в СССР 1950-х годов, то сейчас - между «слабой* властью корпоративных объединений в некоторых областях сервиса и «сильной» властью в «городах-заводах» типа Магнитогорска или Норильска.
В экономической теории этот механизм локального корпоративного регулирования хорошо известен. В неоклассике он характеризуется как «рыночная власть». В классическом институционализме Дж. Гэлбрейта — как «плановая система», которую корпорации создают вокруг себя, формируя диффузное пространство воздействий на потребителей и субпоставщиков через рекламу и массу других каналов. В новом институционализме — как неравная «переговорная сила». В марксизме — как локальное, частичное полицентричное регулирование экономики со стороны крупнейших корпораций (последние положения были развиты в поздних работах Ф. Энгельса, в сочинениях В. И. Ленина и в исследованиях критически мысливших советских ученых 1960-1970-х годов, которые ввели понятие «неполной, монополистической планомерности*). Применительно к системе советского типа, где такое локальное регулирование также имело место наряду с централизованным планированием, этот феномен был назван Я. Корнай «вегетативным контролем» (по аналогии с центральной и вегетативной нервной системой человека).
Этот механизм качественно отличен как от народнохозяйственного планирования и регулирования, так и от рыночного саморегулирования. Более того, он отличен и от базовой модели олигополистической конкуренции, ибо включает возможность сознательного воздействия не только на цену, но и на ряд других параметров контрагентов, попадающих в «поле зависимости», формируемое корпорацией. Это поле, подобное магнитному, воздействует на: • содержание, структуру и объем спроса потребителей продукции данной корпорации; • объемы, качество, технологии производства ее субпоставщиков; • производственные программы сопряженных фирм; • стратегии развития входящих в орбиту влияния корпорации структур; • динамику, объемы, структуры покупок и продаж; параметры образа жизни конечных потребителей. Рыночная цена здесь является, таким образом, далеко не единственным и не главным параметром регулирующего воздействия. Потенциал («силу») для такого регулирующего воздействия корпорация получает отнюдь не только вследствие монополизации определенной части рынка. В современных условиях едва ли не ведущую роль играет финансовый контроль, контроль за информационными потоками, сращенностъ с государственным аппаратом разных уровней, личная уния на уровне ключевых собственников, топ-менеджеров, инсайдеров (зачастую это одни и те же физические лица).
В условиях развитых рыночных экономик эти феномены не слишком очевидны (хотя и исследуются в отдельных работах, как правило, не экономических) и, повидимому, не играют существенной роли. В России создаваемые нашими корпоративными структурами «поля зависимости» брутально-акцентированы. Сложившийся в российской экономике механизм локального полицентричного корпоративного регулирования является главным параметром, определяющим аллокацию ресурсов. У нас брутально, выпукло видно, что решения крупнейших корпоративных структур-производителей формируют потребности (спрос) и структуру производства, а не наоборот, как это предполагает модель свободного рынка. Однако из этого не следует, что в российской экономике отсутствуют рыночные механизмы саморегулирования. Из этого следует, что в преобладающей части экономики они играют подчиненную (по отношению к локальному корпоративному регулированию) роль. В результате в постсоветской России спросоограниченная (рыночная) экономика подчинена корпоративноформируемой.
Локальное корпоративное регулирование в России развивается преимущественно (но не только) в деформированном виде. Основные черты этих деформаций состоят в следующем. Во-первых, в качестве субъекта локального регулирования, как правило, выступает не достигший определенного уровня развития персонифицированный капитал, в «обломок» («обломки») бывшей государственной пирамиды (отсюда доминирование в России сырьевых, военно-промышленных и иных корпораций, выросших на базе «гигантов социалистической индустрии», бывших государственных банков и т. п.). Во-вторых, основой власти этих структур является, соответственно, не столько высококонцентрированный капитал (хотя образование таких капиталов идет очень активно), сколько доступ к тем или иным ресурсам от монопольного использования природных богатств до близости к государственным ресурсам. Отсюда, кстати, ассоциация этого механизма с тем, что экономисты называют «поиском ренты». Все это позволяет определить такое воздействие как противоречивое соединение корпоративнокапиталистического контроля и вегетативного регулирования, являющегося пережитком «экономики дефицита». Разница лишь в том, что «дефицитом* ныне все более становится доступ к сырью и/или государственным кредитно-финансовым ресурсам, которые нынешние наследники советских «толкачей» выбивают еще более брутальными методами, нежели их советские предшественники, выбивавшие десятилетия назад дефицитное сырье или оборудование. В-третьих, в силу такого содержания и под воздействием других методов координации, а также общей атмосферы диффузии институтов методы локального корпоративно-бюрократического регулирования широко используют как добуржуазные механизмы (внеэкономическое подчинение вплоть до прямого применения насилия организованными криминальными группировками), так и механизмы, основанные на сращивании с крайне бюрократизированным и часто теневым государственным регулированием. Проявления отношений локального корпоративного регулирования в России общеизвестны. Например, экономика слабо поддается радикальным рыночным реформам (либо саботируют «реформы», либо «убирают» реформаторов). Под господством псевдо-государственных и псевдочастных корпораций находится система пропорций, динамика цен («ножницы» цен на сельхозпродукцию и ресурсы для ее производства, рабочую силу и потребительские товары), финансы и др. Это не просто олигополистический рынок. Это экономика, регулируемая в определяющей степени нерыночным соперничеством обособленных корпоративнобюрократических структур, этаких «динозавров» капитализма, под ногами у которых «болтаются» все остальные граждане. «Динозавры» безжалостно топчут всех, кто внизу, будучи при этом, правда, сами обречены в исторической перспективе (скорее всего, достаточно отдаленной, ведь наша модель законсервирована) на вымирание. Регулирующими воздействиями «динозавров», а не единым центром (как в прошлом) или «невидимой рукой рынка» (которая указывает явно не в ту сторону), определяется реальная система координации в трансформационной экономике кризисного типа.
Крайне специфические формы в постсоветской российской экономике имеет и государственное регулирование. Последнее вызвано к жизни как имманентными закономерностями позднего капитализма, ибо любая модель последнего предполагает регулируемый рынок, так и сохранением вследствие мощной инерции советской системы некоторых элементов бюрократической планомерности. В результате сформировался своеобразный переходный вариант, интегрирующий, во-первых, черты имманентно присущего позднему капитализму косвенного государственного регулирования и, во-вторых, элементы дирек-Iпивного централизованного управления, свойственного советской системе. И то, и другое страдает пороками бюрократизма, ведомственности, местничества и блата. В результате в современной России появились мутации первого (теневое косвенное государственное регулирование) и второго («ручное» централизованное управление). В первом случае речь идет о мутации имеющего внешний вид «обычного» для любой модели позднего капитализма, хотя и слаборазвитого, государственного регулирования, которое, однако, пользуется преимущественно теневыми методами и является наследником советского «блата». Это регулирование осуществляется либо вне формально установленных институциональных норм, либо с их нарушением. В ряде случаев оно имеет форму коррупции, но иногда ориентировано на позитивную (с точки зрения экономических интересов государства) компенсацию диффузии институтов и разного рода институциональных ловушек, которыми изобилует российская экономика. Во втором случае речь идет о мутации централизованного директивного управления. Ведь широко применяемое в российской экономике «ручное управление* не только по форме очень похоже на действия советских наркомов и партийных руководителей, но и по своей политико-экономической природе представляет собой разновидность обязательного для выполнения централизованного воздействия государства на экономику, не связанного непосредственно с рыночными стимулами. В случае «ручного управления* мы имеем прямое подчинение формально независимых агентов. Примечательно, что отношения теневого государственного регулирования и «ручного управления» в реальной хозяйственной практике тесно взаимосвязаны (а в ряде случаев интегрированы) в рамках единой и отчасти теневой системы прямого («ручного») государственного управления экономическими процессами и проектами. Безусловно, общая атмосфера позднефеодальных мутаций позднекапиталистичсской экономики п большинстве случаев вносит в такое государственное воздействие значимые элементы рыночно-капиталистической заинтересованности (увеличе ние дохода, собственности) и/или стремле ние укреплять внеэкономическую власть (расширение сфер влияния, усиление зависимости ит. п.) как частных, так и государственных акторов этих отношений. Отметим, что теневое государственное регулирование не следует путать с теневым рынком. Это взаимопересекающиеся и на практике интегрированные формы, но теоретически они существенно различны. Кроме того, следует учитывать, что свойственные СССР тенденции ведомственности и местничества породили мощный сепаратизм, приведший к образованию палицентричноИ системы локального государственно-бюрократического регулирования на уровне регионов и отраслей. Бюрократический характер последнего превратился в самодовлеющий, приведя к значимому отрыву управляющих подсистем (разнородных и борющихся друг с другом бюрократических группировок) от интересов экономической системы в целом.
Развертывание постсоветских механизмов аллокации ресурсов неизбежно (в силу описанных деформаций товарных отношений и государственного регулирования, имманентно содержащих элементы внеэкономического принуждения и личной зависимости) порождает и, казалось бы, неожиданные для индустриальной экономики начала XXI века добуржуазные способы координации. К их числу относятся уже названные механизмы: • «поиск ренты»', • различные формы насилия; • все более широко развивающиеся формы вассалитета (в теневой экономике) и патронажа (в духе позднего феодализма с его иерархией централизованной власти и развивающимся в ее порах рынком);
• натурально-хозяйственные тенденции (последние проявляются, например, в таких формах, как большая роль производства на приусадебных участках (дачах) и др. Развитие добуржуаэных форм координации порождается факторами, связанными с инверсией социально-экономического времени и трансформационной нестабильностью. В данном случае это, прежде всего, инерция и даже высвобождение натурально-хозяйственных связей, раннее «придавленных» централизованным планированием, но ныне не замещенных в должной мере рынком. Сыграли свою роль и шоковые реформы, разрушившие плановые связи, но не везде создавшие рыночные. В образовавшийся вакуум современных форм координации тут же «втянулись» допотопные: советский дефицит товаров в ряде сфер оказался замещен своего рода «дефицитом рынка» и, как следствие, возникновением полуфеодальных форм координации (натуральное хозяйство, бартер, внеэкономическое давление на поставщиков и потребителей). Кроме того, возникающий деформированный рынок сам воспроизводит добуржуазные способы координации, которые будут тем сильнее, чем в большей мере инерция кризисного развития прежних тенденций и вновь образовавшиеся деформации рынка будут интенсифицироваться попытками проведения новых неолиберальных реформ. Закономерностью, подтвержденной двадцатью годами развития российской экономики, является обратная традиционной для праволиберального течения экономической теории связь: чем активнее государство насаждает «свободную конкуренцию» и пытается проводить антимонопольное регулирование, тем в большей степени в стране развиваются отношения локального корпоративного регулирования, а также добуржуазные формы внеэкономического принуждения. Учитывая изложенное, трансформация в экономике России не может быть однозначно охарактеризована как процесс перехода к рынку. Конссфвация развития на данном этапе трансформации может привести к тому, что скрытое за формами рынка корпоративно-монополистическое регулирование (дополняемое теневым и/или «ручным» государственным регулированием, а также добуржуазными способами координации) останется основным детерминантом способа координации (аллокации ресурсов). 16.2. Собственность: негативная конвергенция отношений государственнобюрократического, капиталистического и добуржуазного отчуждения и присвоения
основные особенности На поверхности явлений отношения присвоения и отчуждения, типичные для нашей экономики, проявляются как специфическая совокупность прав собственности. Для последней типичны процессы постоянных качественных изменений форм, прав, институтов собственности и передел объектов собственности,. Существенно, что все это происходит в общей обстановке слабости и противоречивости институциональной системы (одной из причин чего является диффузия институтов экономики советского типа, с одной стороны, институтов, типичных для позднего капитализма — с другой). В связи с этим права собственности в нашем обществе слабо (по сравнению с устойчивыми системами позднего капитализма и «реального социализма») специфицированы. В случаях низкой и/ или весьма противоречивой специфицированности прав собственности транзакционные издержки, вызываемые этими причинами, столь велики, что способны сдерживать рост или даже приводить к спаду производства (последний, при прочих равных условиях, тем глубже, чем слабее спецификация прав собственности).
Статистическое определение величины транзакционных издержек, вызванных слабой специфицированностью прав собственности в конкретных условиях конкретных стран крайне затруднительно. Однако несложно предположить, что система, где (как, например, в России) каждый бизнесмен должен содержать мощные формирования охранников (они же зачастую рэкетиры), а общее число этих последних превышает численность милиции; где на Конституцию в каждодневной жизни вообще никто не обращает внимания и многие записанные в ней гарантии давно стали пустым звуком, а законы (например, бюджет) систематически нарушают все, начиная с президентов и премьер-министров — в такой системе транзакционные издержки не могут не быть соизмеримы с производственными.
Нестабильность институтов и связанные с этим низкий уровень доверия, постоянная изменчивость и слабая специфицированносгь прав собственности, с одной стороны; обусловленность этих процессов качественными трансформационными сдвигами — с другой, позволяют предположить наличие устойчивой корреспонденции между глубиной трансформации и величиной трансакционных издержек: последние тем выше, чем глубже изменения. Эта связь к тому же интенсифицируется кризисом (там и тогда, ще и когда он «имеет место быть») трансформационных экономик. Отличительной чертой российской экономики является постоянное перераспределение прав собственности и имущества под определяющим влиянием локального корпоративного регулирования и неэкономических факторов (борьба группировок в государственных структурах, коррупция и т. п.). Вследствие этого формы собственности, юридически зафиксированные в переходных обществах, являются неадекватными их действительному экономическому содержанию в той мере, в какой происходят названные выше процессы. Значительная часть приватизированных, т.е. формально считающихся частными, предприятий (акционерных обществ) находится в смешанной собственности либо со значительным участием государства, либо со значительной долей акционерного капитала в руках работников этих предприятий.
На деле, однако, крупные пакеты акций в руках государства редко являются инструментом реального контроля государства над деятельностью предприятий. Вмешательство государства чаще принимает форму вмешательства конкретных чиновников или их группировок, преследующих личные интересы, стремящихся получить выгоды от принятия тех или иных решений, например, решений о продаже государственных пакетов акций. Действительным содержанием практически всех форм собственности в трансформационной экономике России является корпоративно-капиталистическое отчуждение работников от средств производства. Реальными хозяевами (институтами, концентрирующими в своих руках большую часть прав собственности, прежде всего распоряжение и присвоение) трансформационной экономики являются номенклатурно-капиталистические (кланово-капиталистические) корпоративные группы (подробнее об этом ниже). Эти структуры являются деформациями позднего корпоративного капитала, так капиталистические отношения здесь видоизменяются другими, более архаическими. В корпоративные группы превращаются старые и новые хозяйственные (производственные, торговые, финансовые и т. д.) системы.
Они (1) предполагают не только экономическое (капиталистическое), но и внеэкономическое (бюрократическое и т. п.) принуждение к труду, наличие отношений добуржуазной (мафиозно-феодальной) структуризации и подчинения; (2) возникают, как правило, на базе или трансформации политико-хозяйственной власти «номенклатуры» в права собственников или легализации теневого сектора, и сохраняют их черты; (3) организованы как закрытые бюрократические кланово-корпоративные структуры («командные экономики» в миниатюре). Названные выше процессы трансформации отношений собственности часто пытаются свести исключительно к формуле «развитие частной собственности», пропагандируя к тому же очередной миф, что бывшую государственную собственность бесплатно распределили среди населения и работников предприятий. Такой вывод если и можно сделать, то исключительно при условии отказа от анализа реального распределения прав собственности и апелляции только к некоторым законодательным актам и анализу форм, а не содержания отношений собственности. Обращение только к анализу формы собственности часто лежало и в основе призывов к ускоренной приватизации, что отвергали более тщательно анализирующие трансформационную экономику авторы. Итак, закономерностью российской экономики является двоякий процесс трансформации отношений собственности: с одной стороны, разложение и внеэкономическая ликвидация государственно-бюрократической системы отношений собственности, легализация криминальной собственности и спонтанный рост частной собственности на основе первоначального накопления капитала; с другой — параллельная трансформация этой формально частной или смешанной собственности в номенклатурно(кланово)-корпоративную.
Первая тенденция доминировала в 1990-е годы, вторая — в 2000-е. Последняя тенденция порождает наиболее варварские, реакционные формы отчуждения работника от объектов собственности, труда и его продукта и тормозит использование его хозяйской мотивации, противодействует развитию как социализации собственности, так и развитию мелкой частной собственности работников. Можно сделать вывод, что российская экономика характеризуется процессом интеграции принципов и черт огосударствленной собственности прошлого с различного рода деформациями тенденции корпоратизации собственности, свойственной позднему капитализму, и воссозданием добуржуазных форм принуждения и зависимости. Данные процессы свойственны в той или иной степени всем трансформационным экономикам, но в России они стали очевидно господствующими.
Альтернативный существующему путь преобразования государственнобюрократической собственности предполагает создание такой системы распределения прав собственности и таких собственников, которые бы способствовали выходу трансформационных экономик на траекторию «опережающего развития». Для этого необходимо раскрепощение инновационного потенциала большинства квалифицированных работников в сфере высоких технологий, науки, образования и других отраслях, определяющих облик экономики XXI века, что невозможно без существенного перераспределения в их пользу прав собственности (прежде всего, прав на участие в управлении, контроле и других творческих функциях) и использования природных и культурных ресурсов как общедоступного общенационального достояния. Об этом говорит сайт https://intellect.icu . К сожалению, господствующие ныне модели трансформации перераспределяют права собственности в пользу тех (упоминавшихся выше) структур, которые в наименьшей степени заинтересованы в стимулировании развития творческого потенциала работников. Подкрепим наши размышления анализом системы отношений и каналов власти внутри российских кланово-корпоративных групп. Это тем более важно, что основная власть в российской экономике принадлежит именно им: доля 100 крупнейших российских компаний в общем объеме промышленной продукции в 2000-е годы составляла примерно 60 %, а в ключевых отраслях (сырьевой и финансовый сектора) они доминировали абсолютно.
Начнем с того, что в отличие от, скажем, западноевропейских экономик в России структура прав собственности крупных корпораций носит чрезвычайно закрытый характер. Контролирующая группа обычно состоит из нескольких партнеров, образующих клан, тесно спаянный личными отношениями. Права контроля искусно распылены среди аффилированных компаний (включая оффшорные фирмы, номинальных держателей, частных лиц и т. д.), выступающих в виде миноритарных акционеров. Нередко целая цепочка оффшорных фирм выстраивается таким образом, что реальные владельцы вообще не фигурируют в каких-либо реестрах собственников. Наемные директора руководят при этом предприятием по указаниям фактических владельцев опять же на личной, «доверительной» основе, гарантией которой является полуфеодальная личная зависимость1. При этом государство не всегда осуществляет мониторинг даже крупных операций с акционерной собственностью. Даже антимонопольные органы, «по должности» интересующиеся подобными сделками, не всегда владеют соответствующей информацией. Контроль клановой группы над корпорацией опирается на монополизацию в первую очередь финансовых потоков и информации. При этом как крупнейшие собственники, так и высшие менеджеры компании в широких масштабах прибегают к действиям в ущерб развитию собственной корпорации. В числе таких действий можно назвать стремление контролировать только финансовые потоки и экспортные операции при полном отстранении от развития 'См.: Дзарасов Р. С., Новоженов Д. В. Крупный бизнес и накопление капитала в современной России. М.: URSS, 2005. производственной базы компании; неоправданное раздробление предприятия с целью создания возможностей изолировать от компании наиболее прибыльные (или критические для ее существования) активы; распродажа или сдача в аренду активов в ущерб компании; заключение заведомо невыгодных контрактов с аффилированными компаниями; отказ от решения стратегических задач; использование своего пакета акций только как объекта для спекуляции; использование контрольного пакета как залога под кредиты и т. д. Разумеется, все эти приемы применяются в обход миноритарных акционеров, которые полностью отстраняются также от участия в разделе прибыли корпорации. С целью уйти от контроля как со стороны миноритарных акционеров, так и со стороны государства (чтобы монополизировать присвоение прибыли и не платить ни дивидендов, ни налогов), кланы, владеющие крупными корпорациями, практикуют размещение доходов и вообще большей части ликвидных ресурсов компании за рубежом. Реинвестирование прибыли происходит изза границы (под видом иностранных кредитов — недаром одним из крупнейших зарубежных инвесторов в России является Кипр), и вообще управление большей частью финансовых потоков корпорации организуется из-за рубежа. Встречающиеся случаи подготовки «прозрачной» бухгалтерской документации, полностью соответствующей национальным или международным стандартам (например, для размещения ценных бумаг за рубежом), являются в тоже время и классическими случаями двойной бухгалтерии. Разумеется, никакая амнистия вывезенных за рубеж капиталов уже не способна изменить сложившийся порядок. Это положение, которое существует и в крупнейших государственных корпорациях, было бы невозможно поддерживать длительное время без тесного переплетения интересов крупного бизнеса с интересами государственных чиновников, призванных осуществлять контроль в данной сфере. Фактически значительная часть чиновников соответствующих ведомств находится
на содержании у крупного капитала. Происходит также интенсивная ротация кадров между крупным бизнесом и государственной службой, широко затрагивающая даже и членов правительства. Особенность России заключается в том, что коррупция выступает здесь не только как рента конкретного чиновника, являющаяся для бизнеса частью издержек по доступу к рынку или к конкретным активам. В России государственный чиновник обычно выступает реально как один из партнеров клановой группы, участвующий в разделе прибыли, в том числе от прикрываемых с его помощью нелегальных финансовых потоков. Что же касается генезиса этих образований, то он достаточно очевиден. Полураспад иерархической пирамиды государственно-бюрократической собственности привел к появлению ряда полуразрушенных мини-пирамид, образовавшихся большей частью на основе прежних так называемых «замкнутых ведомственных систем», которые стали просто «кланами». В дальнейшем эндо- и экзогенное развитие корпоративно-монополистического капитала вкупе с инерцией старой системы и бурным развитием добуржуазных форм («княжеств», «герцогств» с их вассалитетом, полукрепостничеством и т. п.) интенсифицировали процесс формирования клановокорпоративных групп. Последние, однако, всегда будут (в силу общих причин трансформационной нестабильности) оставаться аморфными, неустойчивыми, подвешенными, находящимися в состоянии палугенезисаполураспада. Выделим типичные слагаемые такой системы(см. рис. 16.1). В самом низу - рядовые работники нескольких десятков предприятий (в большинстве случаев прошедших через процедуру приватизации). Эти лица находятся в положении не столько наемных работников, сколько в понижении полузависимых •детей» этой патерналистской структуры. С одной стороны, они являются объектами добуржуизнши подчинения и эксплуатации (в самых различных фирмах: от невыплаты зарплаш, превращающей труд в рабский, до кон I роля корпорации за функциониро ванием социальной инфраструктуры, в результате чего работник-житель оказывается привязан к городу-заводу наподобие посаженного на землю крепостного). С другой стороны, сохраняются и элементы бюрократического патернализма «социалистического» прошлого.
На втором «этаже* структур располагается администрация предприятий. Для нее характерно противоречие между сохранением уже названных традиций «советского патернализма» в реализации принадлежащих им немалых правомочий собственников — с одной стороны; механизмов власти, соединяющих пережитки административнокомандной системы с ростками корпоративно-капиталистического управления и эксплуатации, а также добуржуазного принуждения (вплоть до использования криминальных методов давления на организованных рабочих, профсоюзы) — с другой. Над этими уровнями надстраиваются холдинг, крупный банк, корпорация как таковая, где и расположены реальные хозяева группировки (как правило, они включают три типа: экс-номенклатура; бывшая (или актуальная) мафия и, реже, вышедшие из «низов» профессионалы). Эта же система обеспечивает взаимодействие с четвертым уровнем иерархии -
продолжение следует...
Часть 1 Глава 16 Система производственных отношений постсоветской России: мутации позднего капитализма полупериферийного типа
Часть 2 16.2.3. Отношения присвоения и отчуждения - Глава 16 Система производственных
Часть 3 Вопросы для самопроверки - Глава 16 Система производственных отношений постсоветской
Ответы на вопросы для самопроверки пишите в комментариях, мы проверим, или же задавайте свой вопрос по данной теме.
Комментарии
Оставить комментарий
Политическая экономия (политэкономия)
Термины: Политическая экономия (политэкономия)