16.2.3. Отношения присвоения и отчуждения - Глава 16 Система производственных

Это продолжение увлекательной статьи про производственные отношения постсоветской россии.

...

коррумпированными (лоббируемыми) элементами различных законодательных, исполнительных и судебных государственных структур федерального, регионального и муниципального уровней, а также средствами массовой информации. На периферии этих систем действует система «крыш», а также посреднический мелкий и средний частный бизнес, сращенный с организованными криминальными группами: несколько торгово-посреднических (а то и попросту паразитических) частных фирм, иногда еще и один-два мелких банки. В отличие от мелкого бизнеса в «цивилизованных» экономиках, где он, как правило, зависим от корпораций и эксплуатируется ими (неравноправный симбиоз), в трансформационной экономике такой (есть еще и другой - относительно независимый) милый и средний бизнес создается боссами корпораций для перекачивания ресурсов этих крупных (но находящихся, как правило, в тяжелом экономическом положении) структур в карманы их хозяев, не тратясь даже на покрытие издержек (выплату зарплаты, например) и выплату налогов всей структуры, что качественно увеличивает личные доходы ее элиты.

Рис. 16.1. Структура кланово-корпоративной группы

Основные права собственности на всю эту систему сконцентрированы в руках узкого круга лиц, сосредоточенных в администрации предприятий, руководстве банков и лоббирующих структур, а также действительных хозяев дочерних частных фирм. Подчеркнем: речь идет о реальных правах собственности, о хозяйственной власти, а не просто о доле акций (хотя последняя также важна). Каковы же основные каналы социально-экономической власти в этих корпоративных структурах? Наиболее очевидный, но не самый важный — собственность на акции. Для реального контроля за группой иногда достаточно владеть 10-15% акций входящих в нее фирм при условии, что (1) остальные акции распылены среди многочисленных мелких собственников, неспособных к скоординированным действиям; (2) хозяева этих 10-15%, напротив, едины в своей предпринимательской деятельности (составляют «клан»); (3) эти хозяева держат в своих руках другие нити хозяйственной власти и контроля.

Кто же сегодня обладает таким консолидированным пакетом акций на большинстве бывших государственных предприятий? В России, по данным экспертных оценок, наиболее типичной является следующая картина. Порядка 10-20% акций может иметь государство (в так называемых «государственных корпорациях» эта доля, естественно, выше — до 51 % и более, но реальная власть над ними, как и в случае с частными структурами, все равно находится в руках частных лиц — представляющих государство чиновников, топ-менеджеров и других инсайдеров). У персонала предприятий, получившего в начальный период приватизации около 2/3 акционерного капитала, в 1998 году осталось уже менее 40 % общего числа акций. В настоящее время в руках работников находится, как правило, не более 10-20% акций, и, кроме того(учитывая российское законодательство), они не консолидированы. Более того, работники российских предприятий в большинстве по-прежнему пассивны, не объединены в ассоциации (профсоюзы, как правило, самоустраняются от решения проблем собственности), не способны к солидарным действиям как собственники, а тем более, как предприниматели.

В подавляющем большинстве случаев они передоверяют основные права собственности высшей администрации предприятий, на которых они работают. Напротив, крупнейшие акционеры и топ-менеджеры (инсайдеры) — это консолидированная структура, связанная десятилетними традициями соподчинения и совместной кастовой жизни («номенклатура» низшего уровня). Эти лица имели в конце 1990-х годов до 15 % акций, а сейчас, как правило, в их руках находится контрольный пакет (обычно для этого достаточно иметь много меньше, чем 51 %). Второй важнейший канал контроля элиты за кланом — административная власть. В условиях России, с ее вековыми традициями подчинения начальству, административная власть высшего менеджмента играет одну из ключевых ролей в формировании устойчивых клановых структур. Эта власть соединяется с таким специфическим феноменом, как сохранение в руках администрации предприятий контроля за жилищным фондом, социальной инфраструктурой и т. п. (ведомственные квартиры, детсады, поликлиники и т. д.). Но это только власть администрации предприятия по отношению к работникам. Существует и административный контроль государственных структур (в том числе — региональных, особенно таких, как губернаторы и их «команды») по отношению к предприятиям.

Пережитки командной экономики («плановая сделка», патернализм чиновников и т. п.) вкупе с современным хаотическим бюрократическим воздействием массы различных ведомств на рынок и процесс перераспределения собственности, делают государственного чиновника если не «отцом», то, по меньшей мере, влиятельным «дядюшкой» по отношению к директору предприятия. Льготные кредиты и налоговые «послабления», позиция судебной власти, благожелательное или придирчивое отношение разного рода инспекций, хотя бы минимальный госзаказ (для гигантского оборонного сектора он до сих пор чрезвычайно важен), высокие экспортные тарифы или, напротив, защитительные импортные пошлины, прямые дотации (например, шахтерам) и т. п. — все это делает административную власть (правительство в центре и в регионах) крайне значимой, несмотря на кажущийся крах «административно-командной системы».

Наиболее значимым каналом хозяйственной власти является финансовый контроль. Большинство российских предприятий в течение 90-х годов находилось в состоянии перманентного и жестокого финансового кризиса, а многие промышленные предприятия находятся и сейчас. Нет денег на выплату зарплаты, на платежи за сырье, материалы, энергию, не говоря уже об инвестициях. Постоянный кризис взаимных неплатежей и необходимость любой ценой вымаливать у государства и/или банка кредиты — все это было правилом. Но даже смягчение этого кризиса в 2000-е годы мало что изменило, ибо основные финансовые потоки уводятся с предприятий их собственниками «под крыло» подставных фирм. В этих условиях срабатывает цепочка финансовой зависимости. В самом низу работник, которому могут заплатить, а могут и не заплатить (это зависит непосредственно от администрации) зарплату. Выше — зависимость администрации от банка. Даст или не даст банк кредит, а если даст, то на каких условиях? Администрация может воспользоваться его услугами также и для того, чтобы (обычно через подставные фирмы) в течение 2- 3 месяцев, а иногда и полугода, «крутить» деньги, предназначенные для расчетов с рабочими и контрагентами, значительно увеличивая первоначальную сумму за счет краткосрочных валютных, торговых и т. п. операций, в большинстве своем спекулятивных. Часть этих дополнительных средств получает предприятие, но немалая доля через банк уходит к хозяевам клана. Еще выше — государственные органы — от мелкого чиновника в администрации региона до президента и парламента. Все они распределяют и перераспределяют различные государственные ресурсы и льготы. Добавим сюда активнейшее влияние Мингосимущества на процесс приватизации, внешнеэкономических ведомств — на условия экспортно-импортных сделок, администрации президента — на налоговые льготы, парламента — на распределение бюджета, и мы получим сложнейшую систему финансовых взаимосвязей между предприятиями, банками и различными федеральными, республиканскими и региональными государственными органами.

Не забудем и о таком канале хозяйственной власти, как личная уния. Он венчает всю эту пирамиду зависимости, спаивая воедино (как волков в стаю) элиту предприятий, банков, коммерческих структур и государственных органов. Эта личная уния тем прочнее, что подавляющее большинство клановых элит вышло из тех или иных групп прежней номенклатуры (совокупность таких черт кланово-корпоративных группировок позволяет применить для их обозначения английский термин patronage machine). Наконец, особую прочность этим конструкциям, собственно клановую форму, придает близость к теневым структурам. Необходимо учесть, что криминальная экономика прошлого (а до конца 1980-х годов в СССР почти весь частный бизнес был полулегальным и в силу этого тесно связанным с криминальными элементами) была одним из основных источников рождения частного бизнеса. Сегодня же частные фирмы всегда прилеплены к государственным и экс-государственным предприятиям для удобства перекачки денег корпораций в карманы их реальных хозяев. Учитывая это, следует признать, что большинство корпоративных структур хотя бы «боком* привязано к криминальной экономике. Кроме того, само по себе лоббирование в стране с неустойчивым законодательством, постоянно меняющимся составом правительства и высокой степенью коррумпированности верхов, носит характер полу- или прямо незаконной деятельности (часто ее несколько неточно называют мафиозной).

В результате возникает взаимная «втянутость* всех структур в более или менее сомнительную с точки зрения права деятельность. Это не обязательно рэкет, заказные убийства, шантаж, вымогательство и взяточничество (хотя и этого в России с избытком). Это может быть «всего лишь» задержка выплаты зарплаты и ее «прокрутка» через коммерческую организацию, льготный кредит в обмен на поддержку во время избирательной компании и другие шаги, связывающие клановые элиты круговой порукой. Наконец, кланово-корпоративные структуры образуют фундамент не только экономической, но и политической власти. Только связь здесь не проста. Большинство кланов поддерживает сразу несколько блоков и партий, а большинство партий опирается сразу на несколько кланов. Так возникает сложное перекрестье интересов, достаточно далекое (но не абсолютно оторванное) от идеологических и программных установок тех или иных партий. Существенно, что описанная выше система отношений собственности базируется на соответствующей системе отношений присвоения и отчуждения, пронизывающей практически все урони экономики.

16.2.3. Отношения присвоения и отчуждения

Итак, российская экономическая система основывается на следующем контрапункте отношений, посредством которых осуществляется отчуждение от трудящихся и присвоение корпоративно-бюрократической номенклатурой большей части общественного богатства. Первый блок отношений присвоения и отчуждения — система основанных на личной зависимости добуржуазных форм, встроенных в отношения позднего капитализма периферийного типа. Они служат основой извлечения типичного для добуржуазных систем дохода — особого вида ренты, источником которой является та или иная форма внеэкономического принуждения. Для постсоветской экономики наиболее типичными формами таких отношений являются, во-первых, административное соподчинение и контроль (как на макроуровне — «ручное теневое управление», так и внутри корпораций), используемые для присвоения теневых привилегий, льгот и доходов (отчасти этот феномен отражается понятием «административная рента»). Во-вторых, в постсоветской экономике широко практикуется «огораживание» частными или псевдо-государственными структурами части природных ресурсов, федерального и местных бюджетов, научного, образовательного и культурного потенциала страны и т. п., что позволяет субъектам этого принуждения присваивать часть принадлежащей гражданам природной и интеллектуальной ренты. В-третьих, для этого блока характерны отношения прямого внеэкономического принуждения во всем многообразии его подвидов (от т. н. «вассалитета» в системе государственного и корпоративного управления до полурабской зависимости части работников от корпораций и более мелких структур), которые лежат в основе присвоения ренты, которую можно было бы назвать «рентой насилия», подразумевая под этим прямое отторжение богатства в формах, напоминающих оброк и феодальных грабеж соседа одновременно. Перечень можно продолжить... Эти реверсивно возникшие отношения встроены в систему присвоения, характерную для позднего капитализма периферийного типа.

Это второй и господствующий блок отношений отчуждения/присвоения, типичных для российской экономической системы. Последняя практически во всех своих проявлениях характеризуется сложным переплетением форм капиталистических отношений и переходных форм. Во-первых, для российской экономики характерно широкое использование раннекапиталистических форм отчуждения и присвоения, основанных на ручном труде и извлечении абсолютной прибавочной стоимости, получаемой, как известно, за счет удлинения рабочего дня и интенсификации труда. Эти отношения распространены преимущественно в торговле и сервисе, а так же строительстве и сельском хозяйстве. Для данных сфер типично сращивание этих отношений с отношениями внеэкономического принуждения. Во-вторых, сердцевиной российской системы отношений отчуждения/присвоения является массовое использование классических (типичных для развитых стран Европы и США XIX века) форм капиталистической эксплуатации наемных рабочих, занятых индустриальным (по свое технологической природе) трудом и потому реально подчиненных капиталу. Подчеркнем, что эта эксплуатация осуществляется не только в отраслях материального производства, но и в сфере обслуживания, где работник так же является частичным и выступает придатком той или иной системы машин. Для этой части российской экономики характерны минимальные права работников, их низкая социальная защищенность, отсутствие развитых форм самоорганизации и т. п

. В-третьих, специфику российской модели позднего капитализма периферийного типа составляет господство отношений корпоративно-бюрократического отчуждения/ присвоения. Они основаны на присвоениикорпоративно-государственной номенклатурой (т. н. «инсайдерами») ключевых прав собственности господствующих в России экономических агентов — государственных и частных корпораций (по преимуществу сырьевых) и ведущих финансовых институтов. Во всех трех случаях (частные корпорации, государственные корпорации, финансовые институты) названный слой перераспределяет в свою пользу часть: (1) прав и дохода собственников (доверительное управление в сочетании с заниженными дивидендами); (2) заработной платы рядовых работников (занижение дохода работников — общеизвестный факт; чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на соотношение средней заработной платы в фирме и доходов топ-менеджеров, которое в десятки раз отличается от аналогичного разрыва в Европе, Японии и даже США); (3) дохода государства (уклонение от уплаты налогов); (4) основного капитала (присваиваемая «инсайдерами» часть амортизации) и иных ресурсов корпорации (отсюда низкий уровень инвестиционной активности, медленное обновление основных фондов, контракты, осуществляемые топ-менеджерами в ущерб «своей» корпорации и т. п.). Итогом этой системы отношений отчуждения/присвоения является присвоение корпоративно-бюрократической номенклатурой того, что Р. Дзарасов назвал «инсайдерской рентой». Как легко понять, эти отношения оказываются не только хорошо совместимы с формами до- (основанной на личной зависимости), ранне- (основанной на формальном подчинении труда капиталу) и классически-капиталистической эксплуатации, но и регулярно вызывают их к жизни. В свою очередь, столь же очевидно, что эти отношения крайне трудно совместить с развитыми формами социализации позднего капитализма, предполагающими высокий уровень самоорганизации и широкие экономические права граждан и работников, развитую социальную ответственность бизнеса, контроль гражданского общества за бизнесом и государством, прозрачность деятельности обоих акторов и т. п. Третий блок отношений отчуждения/присвоения, типичных для современной России, — мутации многообразных форм социализации, характерных для советской экономики.

Подчеркнем: в России большая часть форм социализации экономики (частично бесплатные для пользователя образование, здравоохранение и т. п.) выросла не из активной социально-творческой деятельности граждан и их организаций (профсоюзов, образовательных и правозащитных движений, социал-демократических и других левых партий), а из советской патерналистской модели. В результате этот блок отношений присвоения постепенно деградирует, опускаясь ниже уровня, типично даже для стран полупериферии. В России отсутствует прогрессивная шкала подоходного налога, доля расходов на образование, культуру, здравоохранение и т. п. ниже, чем скажем в Бразилии и много ниже, чем в Европейских странах, у нас несоизмеримо слабее, чем в той же Латинской Америке, местное самоуправление, профсоюзы и другие институты гражданского общества. Все это делает весьма вероятным дальнейшую десоциализацию российской экономики и ее реверсивную инволюцию к моделям, типичным для капитализма 100- летней давности.

О соотношении отношений отчуждения/присвоения, типичных для России и развитых стран

: Сказанное позволяет по-разному взглянуть на соотношение отношений отчуждения/присвоения, типичных для России и для развитых стран. Конечно же, сравнение нарисованной выше далеко нелицеприятной картины с американским учебником, описывающим современную рыночную экономику, даст однозначный результат: общими являются только некоторые внешние признаки. Однако анализ реальных социально-экономических отношений (в частности, внутрикорпоративных отношений в США, отношений в области использования труда рабочих на аутсорсинге и труда иммигрантов, проделанный рядом зарубежных и отечественных исследователей и такие (сомнительные с точки зрения академической среды) источники, как художественная литература и кинематограф, описывающие реальные, а не номинально-декретируемые отношения и распределение власти, показывает, что сходство все же есть. Только это сходство сродни соотношению не портрета и оригинала, а реального феномена и карикатуры на него, ибо последняя гротескно преувеличивает, выпячивает все пороки оригинала...

16.3. Воспроизводственный процесс в России: причины и последствия

Проблемы воспроизводства российской экономики начала XXI века на уровне поверхностных характеристик хорошо известны и неслучайны: критически относившиеся и относящиеся к политике «шока без терапии», основанной на масштабной приватизации и развитии т. н. «свободного рынка», начиная с 1990-х предупреждали, что (1) эти «реформы» приведут к экономико-политической власти крупных олигархов, сращенных с бюрократическими и криминальными структурами и что (2) для такой экономики будет характерен экстенсивный, ресурсозависимый тип экстенсивного роста, зависимость от мировых рынков и кризисные явления, предсказанные авторами данного текста много лет назад. 16.3.1. Экстенсивный тип воспроизводства: причины и последствия Однако общая политико-экономическая постановка вопроса требует и некоторых более конкретных параметров, указывающих на контрапункты пред- и посткриэисной российской экономики. Среди таких конкретных вопросов выделим лишь один, но принципиально значимый: о паразитическом типе российского капитала. Напомним сказанное в начале этой части: новый век для российской экономи ки начался и на протяжении 7-8 лет оставался периодом экономического роста, который сменился спадом в годы мирового экономического кризиса. Последовавший за этим восстановительный рост был медленным и в 2014-2015 гг. российская экономика вступила в стадию новой рецессии. За все эти годы российская экономическая система так и не смогла избавиться от ряда заложенных в ней еще в 1990-е гг. негативных качественных составляющих. Прежде всего, об общеизвестной проблеме использования одного из наиболее очевидных потенциальных источников развития — природной ренты. Она, во-первых, в значительной степени становится (посредством описанных выше каналов) источником дохода корпоративно-бюрократической номенклатуры и как таковая используется не для инвестиций в Российскую экономику, а для паразитического [пере]потребления И/или вывозится за рубеж. Во-вторых, та часть природной ренты, которая попадает в государственный бюджет, используется неэффективно. Государство замораживает достающуюся ему часть природной ренты в Стабилизационном фонде, и лишь совсем недавно появилось намерение перевести некоторую часть ее в Фонд развития. Та часть ренты, которая оседие г (безо всяких на то оснований) в руках добывающих компаний, в значительной мере служит фундаментом для их экономического и технологического благодушия. И лишь некоторая часть этой ренты перетекает но разным каналам в другие отрасли, обеспечивая эффект мультипликатора экономическою роста. До сих пор соотношение между изъятыми и разведанными запасами природных ресурсов остается отрицательным, а это значит, что российская экономика продолжает строиться на проедании природных ресурсов. Обновление основного капитала, даже в период экономического подъема начала 2000-х оставляло желать лучшего: нетрудно подсчитать, что накануне экономического кризиса объем инвестиций в основной капитал оставался уровне на 20 % ниже 1991 года (когда он расценивался как совершенно недостаточный). В посткризисный период ситуация принципиально не изменилась (см. табл. 16.1). Возможности инновационного развития упираются и в деформированную отраслевую структуру российской экономики.

Рассмотрим в качестве примера наилучший (с точки зрения экономической динамики) период — предкризисное состояние российской экономики начала 2000-х. Так, отрасли, от которых во многом зависит инновационный потенциал страны — обрабатывающая промышленность, образование, здравоохранение — развивались в этот период темпами от 2 до 4 % в год, в то время как финансовая деятельность, гостиничноресторанный бизнес, оптовая и розничная торговля — от 9 до 11 % в год1. Инвестиции в машиностроение находились на уровне 2,2- 2,3 % от общего объема инвестиций в основной капитал, или в 6-7 раз меньше, чем инвестиции в добывающий сектор, и в 3-4 меньше, чем в сырьевые производства2, в настоящее время эта деформированная с точки зрения распределения между видами экономической деятельности структура инвестиций, во многом сохраняется. Перечень препятствий структурного и инфраструктурного характера (низкая протяженность и плохое качество автодорожной сети, отсутствие современного скоростного железнодорожного транспорта, плачевное состояние жилищно-коммунальной инфраструктуры и т.д.), осложняющих путь к инновационному развитию, можно продолжать. Ясно, однако, что без преодоления этих препятствий невозможно говорить о переходе на интенсивный тип воспроизводства. Среди важнейших проблем российского воспроизводства — социальные. Значительному повышению качества рабочей силы, что является необходимым фундаментом развития, а не просто роста современной экономики, препятствует низкая доля заработной платы в ВВП России и высокий уровень дифференциации доходов населения. Имевший место в 2000-е годы (естественно, с перерывом на кризис 2008-2010 гг.) стихийный рост заработной платы лишь незначительно изменил долю заработной платы в ВВП По-прежнему продолжают действовать механизмы государственной политики доходов, оказывающие давление на заработную плату в сторону ее занижения — установление минимального размера оплаты труда ниже прожиточного минимума, а также установление тарифной сетки оплаты труда в бюджетном секторе таким образом, что почти все тарифные разряды оплачиваются ниже прожиточного минимума. Широковещательные намерения значительно поднять уровень заработной платы в бюджетном секторе по части реального исполнения резко отстают от сделанных обещаний. Хотя доля населения, живущего за чертой бедности, перед кризисом 2008- 2009 гг. сократилась, она вновь начала расти после 2014 года. Общая дифференциация доходов, как мы показали выше, не сокращается. Сохраняется и общий а-социальный тренд воспроизводства в России, где правящая экономико-политическая элита так и не сделала сколько-нибудь значительного шага к выходу из того абсолютно нетерпимого состояния с использованием человеческого потенциала нации, которое сложилось в последнее время, и которое является одним из мощнейших системных барьеров на пути перехода к интенсивному, эко-социогуманитарно-ориентированному развитию.

16.3.2. Воспроизводственная ловушка постсоветской экономики

Что же является причиной такой ситуации? Политико-экономический ответ на этот вопрос авторами уже был дан: сложившаяся в России система производственных отношений и, как следствие, экономико-политической власти. Здесь действует следующая устойчивая воспроизводственная ловушка. Исходный пункт этой «ловушки» на уровне материально-технических предпосылок характеризуется тем, что ключевые ресурсы развития (относительно качественное оборудование и рабочая сила, дорогостоящие экспортные товары, относительно современные и работоспособные институты управления и т. п.) сосредоточены в сырьевых секторах и узком круге связанных с ними производств, плюс производств, паразитирующих на государственном бюджете (часть строительства, престижные программы типа Олимпиады или Сколково и т. п.). Остальные сферы отстали от мирового уровня на 2-3 поколения основных фондов или вообще развалены (как, например, гражданский авиапром). Наука, образование, культура ит. п. сферы формирования креативных ресурсов развития испытывают чудовищный финансовый голод и находятся в тисках «институциональных ловушек». На уровне производственных отношений основными механизмами регулирования экономики являются, как мы писали выше, локальное корпоративное и теневое государственное регулирование плюс «бизнес по понятиям». Основные каналы присвоения/использования прибавочного продукта и права собственности находятся в руках корпоративно-бюрократической номенклатуры. В обществе предельно (для стран с таким уровнем развития как Россия) велика реальная социальная дифференциация, но при этом (вопреки неоклассическим догмам) низок потенциал социально-экономической пассионарносги (употребим термин, активно использовавшийся столь любимым нашей «элитной» интеллигенцией Гумилевым). Какой же тип воспроизводства может и должна продуцировать данная система производительных сил и производственных отношений? Господствующий в постсоветской России экономико-политический слой, персонифицирующий ее основное производственное отношение, — корпоративно-бюрократическая номенклатура — объективно заинтересован прежде всего в воспроизводстве (в идеале — расширенном) своей экономико-политической власти

О соотношении субъективного и объективного в интересах корпоративнобюрократической номенклатуры:

Подчеркнем: субъективный интерес тех или иных представителей правящей политико-экономической элиты может быть и иным, но система производственных отношений тем и отличается, что заставляет людей действовать по объективным «правилам игры» или вы талкивает их из своего класса. Она реализует объективные социально-классовые интересы господствующих сил, а не их личные благопожелания. Как именно может осуществляться такое воспроизводство? Путем сохранения и развития названных в предыдущих подразделах способов координации и присвоения. Эти методы (теневое государственное регулирование, корпоративно-бюрократическая эксплуатация всех ресурсов корпорации инсайдерами и т. п.) совместимы лишь с экстенсивным типом воспроизводства. Причина едва ли не очевидна: Названная система экономико-политической власти порождает, во-первых, высокие трансакционные издержки, связанные, в частности, с бюрократизацией управления, расходами на внеэкономическое принуждение, неэффективностью системы управления и контроля ит.п. Более того, эти расходы должны расти по мере укрепления власти данной системы, причем опережающими темпами. Этот пункт столь очевиден, что не требует комментариев. Во-вторых, она инициирует у правящей «элиты» объективную (проявляющую себя иногда даже вопреки субъективным ценностям тех или иных представителей этого слоя) необходимость постоянно увеличивать расходы на престижное (статусное) [пере]потребление, что обусловлено спецификой отношений поддержания (укрепления) своего положения. Это атрибут корпоративно-бюрократической номенклатуры, для всех уровней которой характерна система «идентификаторов» власти. Последняя измеряется — подчеркнем — не только объемом капитала, но и сложной системой параметров, интегрирующих (1) собственно капитал, (2) меру сращенности с государственной властью и (3) потенциал внеэкономического принуждения (поскольку криминальный жаргон проникает уже и в научный язык, мы, по аналогии с введенным ранее и не нами понятием «бизнес по понятиям» можем назвать этот параметр «мерой крутизны»). Соответственно, определенный стиль и объем статусного потребления является одним из основных внешних свидетельств меры «крутизны» (экономико-политической власти) того или иного частно- (или/и государственно) корпоративного клана. Эти отношения развертываются на всех уровнях: от необходимости покупать в кредит непомерно дорогую автомашину для мелкого служащего большой корпорации до самых длинных в мире яхт российских олигархов и безумных расходов на Олимпиаду в Сочи, призванных послужить статусным свидетельством «крутизны» корпоративно-бюрократической номенклатуры страны в целом. В-третьих, названная система власти порождает высокий уровень социальной дифференциации вкупе с тенденциями к социальному паразитизму и ростом деклассированных слоев населения.

Описанное выше многомерное и потому предельно жесткое отчуждение практически всех категорий работников от труда и его результатов порождает низкий уровень заинтересованности работников в повышении эффективности своей деятельности, не говоря уже об инновациях. Господство сырьевого корпоративного бизнеса, сращенного с государственной номенклатурой, снижает активность мелкого и среднего бизнеса не только в сфере инноваций, но и вообще скольконибудь значимых средне- и долгосрочных производственных проектов. Бюрократический характер государств и его отчужденность от гражданского общества инициирует преимущественно неэффективные, но статусно-значимые направления расходования бюджетных средств на всех уровнях. В условиях высокой и постоянно растущей (вследствие все тех же причин, лежащих на уровне основного производственного отношения системы: многомерного отчуждения) социальной дифференциации отчужденное от общества государство должно обеспечивать относительно стабильное существование беднейших слоев населения, сохраняя значимые социальные резервы.

Но нацеленность социальной политики на патернализм и потому пассивноконформистское поведение населения вкупе с бюрократически-неэффективной системой расходования бюджетных средств на поддержание стабильности, а не на развитие, усиливает экстенсивность воспроизводства. Здесь воспроизводится двоякая связь, основанная на отчуждении граждан от государства и государства от граждан. Государство не доверяет ни гражданам, ни бизнесу и потому боится инвестировать в развитие (и человека, и производства), держа «про запас» тот или иной аналог стабилизационного фонда. В свою очередь граждане и бизнес не доверяют ни государству, ни самим себе и потому не согласятся на радикальное увеличение расходов государства на развитие Последнее проявляется, в частности, в нежелании капитала осуществлять поддержку долгосрочных общегосударственных программ; едва ли не большинства населения — вкладывать государственные и личные ресурсы в долгосрочные, с отдачей через 10-20 лет, программы развития фундаментальной науки, освоения космоса, прогресса образования, здравоохранения, культуры, социальной сферы) за счет сокращения текущих расходов (на зарплаты работников бюджетного сектора, пенсии и т. п.). Отсюда, в-четвертых, типичная для российской системы относительно низкая доля расходов на накопление, которые, к тому же, идут и в частном, и в государственном секторах преимущественно не на цели развития, а на краткосрочное увеличение «крутизны» корпоративно-бюрократической номенклатуры и обогащение обслуживающих ее слоев. Примерами таких расходов, кроме названных выше амбициозно-неэффективных проектов, могут служить продолжающиеся инвестиции в строительство нефте- и газопроводов, массовое строительство в России сборочных производств, бурный рост торговли и других сфер трансакционного сектора и т. п. Так

продолжение следует...

Продолжение:

Часть 1 Глава 16 Система производственных отношений постсоветской России: мутации позднего капитализма полупериферийного типа
Часть 2 16.2.3. Отношения присвоения и отчуждения - Глава 16 Система производственных
Часть 3 Вопросы для самопроверки - Глава 16 Система производственных отношений постсоветской

Ответы на вопросы для самопроверки пишите в комментариях, мы проверим, или же задавайте свой вопрос по данной теме.