Лекция
Это продолжение увлекательной статьи про капиталистическая глобализация.
...
«родиной», прежде всего США, затем Европейский союз и лидирующие в нем страны — ФРГ и т. д., Япония, Китай и — в гораздо меньших масштабах — Южная Корея и другие «тигры») и ее объектов (преимущественно «Третий» мир). Впрочем, реальный расклад сил гегемонии сложнее, ибо существуют и мощные тенденции к противостоянию власти сверхдержав и контролируемых ими международных структур; субъектами этого противостояния, однако, зачастую могут быть реакционные союзы, выступающие с добуржуазными интенциями антигегемонизма (фундаментализм и т. п.). При таком раскладе сил складываются весьма своеобразные отношения ТНК с некоторыми национальными государствами: первые могут манипулировать своими капиталами, как бы выбирая себе «подходящее» государство, а вторые оказываются заложниками международных потоков капитала. Широко известен перелив капитала, особенно финансового (но не только) в оффшорные зоны, «под крыло» государств с льготным налогообложением, в зоны, защищенные от международных социально-политических потрясений (Швейцария), и т. п. Еще более заметной является миграция капитала в страны с дешевой рабочей силой, низким уровнем социальной защиты, слабым государственным регулированием, незначительными демократическими ограничениями деятельности капитала со стороны профсоюзов, местного самоуправления, экологических и т. п. ассоциаций. Все это создает серьезные угрозы развитию социальных и других регулирующих функций государства, осуществляемых в национальных масштабах.
В ряде случаев (например, для стран «Третьего» мира, для России) эта свобода движения капитала приводит к его периодическому массовому бегству, что интенсифицирует внутренние социально-экономические проблемы. Интереснее акцентировать противоположный феномен: своего рода «помощь» ТНК со стороны своих «родных» государств, чья внешнеполитическая активность помогает развертыванию их гегемонии. Для этого может использоваться широкий набор методов: от проталкивания принципов свободы торговли для одних до блокады для других; от массового использования «гуманитарных» каналов и «помощи», создающих своего рода плацдармы для разворачивающих свою активность ТНК (вестернизация образа жизни является важнейшим условием проникновения западных ТНК, особенно в таких сферах, как производство товаров народного потребления и массовая культура) до прямой агрессии. Не менее важно и то, что «родные» для ТНК государства создают предпосылки гегемонии корпоративных капиталов по отношению к наемному труду (от «подкормки» своих до запрета иммиграции и консервации бедности «чужих», варварски эксплуатируемых теми же ТНК). В этом контексте особенно выпуклой становится неправомерность позиции, согласно которой современная капиталистическая глобализация представляет собой исключительно благотворное явление, а за ее отрицательные последствия несут ответственность национальные государства, неправильно определяющие условия деятельности транснационального капитала1. Разумеется, государственные деятели тех или иных стран должны нести ответственность за экономическую политику, которой придерживаются.
1 Такую позицию отстаивает лауреат Нобелевской премии Джагдиш Бхагвати (см.: БхагеатиДж. В защиту глобализации. М.: Ладомир, 2005). Ниже мы суммируем уже встречавшиеся в книге аргументы, показывающие неправомерность оптимизма адептов неолиберальной глобализации вообще и Дж. Бхагаати в частности.
Но не является большим секретом тот факт, что именно уступки лидеров тех или иных государств (в частности, России в период «радикальных рыночных реформ» и не только) «пожеланиям» (а то и неприкрытому давлению) транснациональных компаний и их покровителей в МВФ, ВТО и Министерстве финансов США ведут к таким решениям, которые усугубляют отрицательные стороны неолиберальной глобализации. Однако даже наиболее продуктивное использование возможностей капиталистической глобализации, осуществляемое в рамках неолиберальной модели и политики, соблюдающей правила «Вашингтонского консенсуса», сопряжено со значительным возрастанием неизбежно связанных с ней рисков. Укрепление позиций транснациональных компаний в экономике национальных государств влечет за собой возрастание зависимости от решений в штаб-квартирах этих корпораций, принимаемых под влиянием конъюнктуры мирового рынка, — причем ни эти решения, ни эта конъюнктура, ни в какой мере не поддаются контролю суверенных правительств и во многих случаяхидут вразрез с национальными интересами этих государств и их народов. Еще более беззащитными национальные государства выступают перед лицом действий глобальных игроков на мировом финансовом рынке: изменение направленности потоков «горячих денег» может в одночасье создать ситуацию финансового кризиса едва ли не в любой стране «Третьего» мира. И это не только возможность: сия угроза стала гиперреализованной реальностью во многих странах мирах, в том числе, в нашем Отечестве. Наконец, тот тезис, что транснациональные компании приносят с собой более высокие технологии и относительно более высокий уровень оплаты труда и экологических норм, является полуправдой. Действительно, в ряде случаев (но далеко не всегда) транснациональный капитал более «продвинут» в технологическом, социальном и экологическом отношении, чем местный. Но это лишь одна сторона медали. Другая сторона состоит в том, что глобальный корпоративный капитал оказывает существенное регрессивное воздействие на «периферию». Он, как правило, (1) не передает национальным системам современных технологий, вывозя в третьи страны наиболее примитивные производства. Более того, он (2) инициирует и поддерживает такую (неолиберальную) экономическую политику национальных правительств, которая консервирует технологическую отсталость национальных экономик, а сами ТНК безжалостно подавляют ростки национального высокотехнологичного производства как своих потенциальных конкурентов. Мера «социальности» ТНК в странах «периферии» (3) сугубо ограничена, крайне далека от уровня «своих» стран и нисколько не отменяет последовательной борьбы этих корпораций за ограничение социально-трудовых прав наемных работников и стремления воспрепятствовать выравниванию норм оплаты труда на периферии мирового хозяйства со странами «ядра» мировой экономики. То же касается и (4) проблем экологии: большая часть производств ТНК в странах «периферии» — это предприятия, которые неэффективно размещать в странах «центра», в том числе, по экологическим соображениям, и которые, следовательно, выгодно вывозить из метрополий с целью экспорта экологической «грязи». И самое главное: адепты (если не сказать — апологеты) глобализации все время сравнивают неолиберальную глобализацию исключительно с консервативными, отсталыми, зачастую полуфеодальными интенциями тех или иных национальных правительств, убеждая нас, что глобализация — это наименьшее из зол. Но в том-то и суть дела, что это сравнение двух зол. Между тем и теория, и практика подсказывают, что в современном мире можно и должно выбирать не между консервативным полуфеодальным национальным изоляционизмом и неолиберальным «оглоблением», а между этими двумя негативными тенденциями, с одной стороны, и альтернативной моделью социально-, гуманистически-, экологически-ориентированного экономического развития национальных систем в рамках новой интеграции, строящихся на основе новых правил по-новому открытых экономик и сообществ. В результате перечисленных выше процессов глобальная гегемония капитала как бы «гвзламывает» национальные народно-хозяйственные комплексы. Прежние закономерности воспроизводства, развития и функционирования экономики на макроуровне, которые складывались (и описывались) как национальные, в условиях глобализации формируются и должны не только описываться, но и, что особенно важно, регулироваться (известно, что ни одна экономика не выживет ныне без макрорегулирования) на международном уровне. Однако ныне такое регулирование если и существует, то нацелено почти исключительно всего лишь на поддержание правил и норм «свободного» рынка. Между тем необходимо глобальное сознательное регулирование, как минимум, во всех тех сферах, которые в настоящее время являются объектом воздействия национального государства. В странах Западной Европы это, например, социальные и экологические нормативы и программы, системы частичного перераспределения доходов в пользу беднейших и социально-незащищенных слоев населения, программы (и призванные их обеспечить регуляторы - финансовокредитные и т. п.) структурной перестройки и многие другие. Такое регулирование необходимо и в мировом масштабе, и это будет всего лишь один из элементов «программы-минимум», смягчающей противоречия глобальной гегемонии капитала. Однако эти интернациональные механизмы глобального программирования и регулирования мировой экономики ныне лишь зарождаются, причем как альтернатива [неолиберальной] глобализации, главным образом как инициативы разного рода неправительственных организаций, движений и т. п. Практикой же является фундаментальное противоречие в механизме функционирования глобальной макроэкономики: все более взаимосвязанные и единые процессы функционирования и развития интернациональной экономики, требующие более интенсивного и комплексного регулирования (в частности, вследствие глубочайших контрастов в развитии), агенты глобализации пытаются втиснуть в прежние рамки либерального рынка при наличии национального государственного регулирования. Вследствие этого складывается уже отмеченное нами противоречие между либеральной моделью глобализации, с одной стороны, и национально-государственными системами регулирования и социальной защиты — с другой. Так национальное государственное регулирование, по видимости, оказывается тормозом глобализации. Последнее создает опять же объективную видимость альтернативы: или сильное регулирование и социальное национальное государство, но при этом бегство капиталов и проигрыш в глобальной экономике, или сокращение госрегулирования и социальных ограничений (дающее, добавим, большую свободу для гегемонии агентов глобализации) и выигрыш на глобальных рынках (но, добавим, проигрыш в социальной защите и т. п.). Рассматривая социальные параметры функционирования глобальной экономике-ской системы мы можем зафиксировать» что воспроизводство описанных выше противоречий и» в частности» противоречия труда и капитала в глобальной экономике XXI века» прошедшей через этап социально-регулируемой системы (и не до конца потерявшей его достижения)» не может не обострять антагонизм между принципами социального государства и законами жизнедеятельности глобального капитала, для которого характерно свободное движение в поисках наименьших социальных ограничений (со стороны государства, профсоюзов, местного самоуправления и т. п.). Как и в случае с государственным регулированием, наличие этого противоречия и его острота сегодня не оспаривается никем. Однако и здесь выход из конфликтной ситуации большинство ищет на путях либо снижения социальной защиты, либо ограничения интернационализации. Между тем существует и принципиально иной выход. Даже если пока не рассматривать путь перехода к посткапитал истическому обществу как наиболее общую альтернативу, возможна борьба за реформирование мирохозяйственных отношений позднего капитализма, которая могла бы стать своего рода «отрицанием отрицания» отношений частичного социального регулирования капиталистической системы, когда обновленные принципы асоциального государства» и гражданского общества были бы развиты в интернациональном масштабе. Подчеркнем, что глобальный капитал не только противостоит наемному труду и другим антигегемонистским силам, но и внутренне противоречив. Его жизнедеятельность — это экономическая, силовая, идеологическая и т. п. борьба (а не только конкуренция) различных группировок (корпоративных союзов), в которой используется весь тот сонм методов, которые были выделены нами при анализе гегемонии капитала, а также и другие, в данной (преимущественно политико-экономической) работе не исследуемые. Арены борьбы этих группировок крайне многообразны — от мировых рынков и геополитических столкновений держав до внутригосударственных структур (столкновение в борьбе за влияние на правительства, парламенты и президентов сил, лоббирующих интересы разных корпоративных группировок) или даже человеческих душ. Завершая этот раздел, авторы хотели бы обратить внимание на то, что исходным пунктом, своего рода «клеточкой» глобальной гегемонии капитала является, на наш взгляд, то новое общественное отношение корпоративного доминирования и манипулирования, которое было проанализировано авторами выше, в разделе, посвященном новой — тотально-сетевой — природе современного глобального рынка. Именно это новое отношение, рождающее власть корпоративных сетей над рынком и даже шире - экономикой, обществом и человеком — становится системным качеством глобализации. И именно о нем пойдет речь ниже с акцентом на эмпирически-данных, а не только абстрактно-сущностных аспектах.
Исследование структуры и механизмов жизнедеятельности современного корпоративного капитала начнем с анатомии корпоративной сети. Категории транснационального капитала и корпоративного капитала широко используются в современной литературе, а понятие корпоративной сети мы рассмотрели выше, поэтому будем использовать их в дальнейшем как некоторые рабочие термины. Более точные их определения мы должны получить как итог нашего исследования анатомии того, что из себя представляет «единица» позднего капитализма — относительно обособленный капитал неолиберального периода капитализма. Проделанный выше анализ отношений гегемонии капитала позволяет сразу же уточнить его: «типичная» транснациональная корпоративная сеть (группа) — это, на наш взгляд (и здесь нет ничего особенно оригинального), система корпоративных капиталов, соединяемая в единое, но аморфное образование с размытыми границами и слабо специфицированными правами собственности, характеризующееся сложной совокупностью внутренних социальных связей. Ее системным качеством (отличающем сеть от совокупности входящих в нее капиталов и других групп) является способность зтой сети как целого (1) оказывать локальное регулирующее воздействие на рынок, быть субъектом гегемонии («пауком»), генерируя «поле зависимости», и (2) осуществлять отношения гегемонии данного капитала по отношению к включенным в него работникам. Оговоримся сразу: это определение носит политэкономический характер и не может служить рабочим для экономической практики. Но оно базируется на выводах предшествующего исследования и может служить отправной точкой для последующего. Эта группа представляет собой центр (сердце и мозг) гигантской тончайшей, едва заметной, но мощной сети, образуемой ее актуальными и потенциальными клиентами во всем их многообразии (паук и его паутина). Типичным эмпирическим феноменом, с которым мы можем соотносить названную выше категорию, является транснациональная корпорация вместе со втянутыми в ее «поле зависимости» контрагентами: субконтракторами, аутсорсерами и т. д., а в той мере, в какой они тоже попадают в «поле зависимости» — всеми ее поставщиками, реализаторами и потребителями ее продукции. Такая корпорация-сеть переплетена с корпорациями-сетями других ТНК, пересекаясь с теми организациями, которые втянуты не только в ее «поле зависимости». Как таковая, корпорация-сеть есть система определенных производственных отношений. Такой взгляд не является чемто принципиально новым. Он восходит к марксовой трактовке отдельного (единичного) капитала как отношения двух полюсов — наемного труда и капитала в узком смысле слова. Однако для нас такой политэкономический акцент принципиально важен, ибо указывает на ключ к исследованию природы данного феномена: анализ параметров взаимодействий различных акторов, их форм и содержания.
Начнем этот анализ с фиксации полуэмпирических-полутеоретических, но относительно легко выделяемых параметров, постепенно продвигаясь от финансовой «вершины» к все более глубоким и низовым пластам. «Наверху» наш объект предстает как сеть, которая (1) объединена виртуальным финансовым капиталом (в виде совокупности формально и неформально сращенных финансовых институтов, включая банки, холдинги, пенсионные и иные фонды). Эта виртуальная и размытая финансовая сеть (2) сращена с несколько более определенной совокупностью относительно самостоятельных фирм-корпораций, имеющих эмпирически-фиксируемые атрибуты, в том числе, имя-бренд и юридически зафиксированные характеристики. Примеры их на слуху: Wal-Mart, Exxon, Apple, General Motors, Ford, General Electric, Hewlett-Packard, Bank of America, IBM, Procter&Gamble и другие представители верхних строчек списка Fortune-500. Именно эти «подсистемы» исследуемой нами сети как правило и ассоциируются с понятием «транснациональная корпорация» и это верно, но лишь отчасти, ибо действительная сеть, один из немногих центров внутренней и внешней власти современного рынка/капитала есть гораздо более крупное, аморфное и юридически не фиксируемое объединение с принципиально размытыми границами. Входящие в эту сеть и имеющие «имя» корпорации, в свою очередь (и это уже банальность, но мы ее все же отметим) имеют (3) свои «штабы», «центры» ще работают тысячи «элитных» служащих-профессионалов. Часто, говоря о внутренних отношениях в ТНК и характеризуя их как «креативные» фирмы, имеют в виду именно эту часть корпорации. Однако, в действительности, корпорация — это (4) более или менее интегрированная единой системой отношений совокупность относительно независимых филиалов — "периферия" корпорации. Каждый из таких филиалов может включать десятки [производственных, транспортных и т. д.] предприятий и [маркетинговых, снабженческих и т. п.] служб, а также свои управленческие центры. В целом это система, состоящая из многих сотен структур в странах не столько «Первого», сколько «Второго» и «Третьего» миров, на которых осуществляется производство широкого спектра товаров и услуг (диверсифицированная система взаимозависимых фирм или/и их филиалов). Мера интегрированности/независимости этих филиалов зависит от многих параметров (от технологической специфики до качества «местного» менеджмента), которые мы здесь не будем рассматривать. С политэкономической точки зрения в данном случае важно лишь то, что это система переходных производственных отношений, противоречиво сочетающих определенную меру развития рыночной конкуренции и планомерного регулирования. Основа этой сети — (5) сотни и тысячи предприятий (преимущественно на периферии капиталистического мира), где заняты не только высокообразованные профессионалы, но и, прежде всего, сотни тысяч наемных работников средней и низшей квалификации, получающих в лучшем случае несколько долларов в час за сбоку машин и мобильных телефонов, разливку Кока-колы и приготовление гамбургеров... Это рабочий класс корпорации. Эти работники заняты преимущественно индустриальным (а в некоторых случаях, особенно в сфере услуг, и ручным) трудом и находятся в жесткой не только экономической, но и социальной зависимости от корпорации, что особенно характерно для малых городов в странах «Второго» и «Третьего» миров, где зачастую просто нет скольконибудь нормальных рабочих мест. Внутри каждой из этих корпораций действует сложная система каналов власти, обеспечивающих (6) господство корпоративной номенклатуры. Важно подчеркнуть, что это не просто советы директоров отдельных фирм, а находящийся преимущественно в тени «мозг» не столько отдельных корпораций, сколько всей сети в целом. Основной отличительной особенностью это вершины является то, что она реально «приватизирует» основные права собственности (власти, контроля) и информации (что особенно важно для современного виртуального капитала эпохи информационного общества) в этой системе. Это специфическая «приватизация», ибо она распространяется не на общественные, а на частные ресурсы (ресурсы корпорации) и лишь отчасти фиксируется юридически. Опять же отчасти эта « корпоративная номенклатура » (реальные собственники и высшие менеджеры) сети может быть соотнесена с широко используемым в западной литературе понятием «инсайдеры»1. Последнее носит, как правило, негативный оттенок и связано с уголовно преследуемым использованием менеджерами внутренней информации фирмы в личных целях. Мы же говорим об ином — о реальной внутрикорпоративной власти, а это феномен, который лишь отчасти пересекается с феноменом инсайдерства. Эта верхушка сети сращена с (7) рядом национальных и международных государственных институтов, причем не столько нелегальными отношениями коррупции, сколько легальными отношениями разнообразной кооперации — от сотен каналов экономического взаимодействия до взаимного легального «консультирования» по стратегическим вопросам в формах открытых «саммитов» типа Давоса и закрытых секретных переговоров «без галстуков», от влияния капитала на выборы до личной унии... Все эти каналы многократно описаны в самых разных формах: от журналистских «разоблачений» до личных мемуаров экс-руководителей государств и/или корпораций, от учебников по государственному управлению профессоров гарвардской «Kennedy School»2 до монографий по проблемам государственно-монополистического капитализма советских академиков из Института мировой экономики и международных отношений (превращавшихся потом порой — в стиле академика Примакова — в руководителей внешней разведки и даже премьерминистров). Не менее важна слаженность корпоративной номенклатуры с (8) системой институтов насилия — как легальных (собственная система охраны, разведки и т. п.), так и нелегальных, вплоть до организованной преступности (преимущественно в странах «Второго» и «Третьего* миров, где действуют филиалы фирм) и подчинения коррумпированных марионеточных правительств некоторых малых стран или отдельных регионов. Эти структуры к тому же подчиняют себе (9) ряд средств массовой информации. Наконец, (10) они контролируют систему воспроизводства «человеческого капитала» (колледжи, университеты, благотворительные фонды и т. п.). Все эти «этажи» и слагаемые корпоративной сети мы выделили, синтезируя сказанное выше о природе тотального рынка и гегемонии капитала и соотнося эту теорию с общеизвестными чертами современного капитала. Существенно, что каждый из этих «этажей* корпоративной группы относительно самостоятелен, связи между ними (и горизонтальные, и вертикальные) пронизаны массой противоречий, но при этом они все соединены тем системным качеством, которое было отмечено выше — способностью этой сети как целого оказывать внешнее локальное регулирующее воздействие на рынок, быть субъектом гегемонии («пауком»), генерирующим «поле зависимости* и субъектом внутренней корпоративнокапиталистической гегемонии. Любопытно, что это системное качество (равно как и другие конкретно-всеобщие категории, например, стоимость) невозможно «пощупать», увидеть невооруженным [диалектическим методом] взглядом. Однако и здесь есть некоторые важные «нюансы». Если сеть как таковую увидеть невозможно, то власть ее отдельных «видимых» слагаемых можно соотнести с некоторыми эмпирическими феноменами. К их числу относятся, в частности, такие выражающие своего рода «дух» фирмы феномены, как ее имя, бренд. Именно бренд фирмы ныне ценится как никогда высоко и составляет одно из важнейших слагаемых виртуальной ценности корпорации. Последнее не случайно — этот «бренд» и есть некоторая внешняя фиксация способности данной фирмы (корпоративного капитала как звена сети) генерировать «поле зависимости». Бренд — это в определенной мере симулятивный символ наличия устойчивой клиентелы («паутины» — например, людей, привыкших пить именно Пепсиколу в любом городе или стране мира, куда бы они не приезжали), знак зависимости определенного социально-экономического пространства от этой корпорации («поколение Пепси») ит. п.1
1 Упомянем весьма показательную в этом отношении работу Н. Кляйн «NO LOGO. Люди против брендов», где показаны механизмы подчинения человека корпоративному контролю через систему «брендинга»
Таким образом, мы можем дать достаточно строгое теоретическое объяснение кажущейся для теоретиков загадочной ценности «бренда» — это косвенный символ системного качества корпорации, утратив которое она может перестать существовать как субъект гегемонии, как не просто капитал (большего или меньшего размера), но как капитал особого рода — капитал, способный оказывать локальное регулирующее воздействие, имеющий «клиентелу» и отчасти подчиняющий ее своему воздействию. Поэтому мы можем предположить, что высокая экономическая оценка этого бренда — это не столько «цена» гарантированно высокого качества (костюмы от Hugo Boss ныне шьют преимущественно в Китае, a BMW собирают и в России из частей, сделанных в самых разных уголках Земного шара) и/или «интеллектуального капитала» фирмы, сколько денежный эквивалент ее способности локально регулировать рынок, навязывая (в определенных пределах, естественно) потребителям и иным контрагентам свои товары, эквивалент ее «рыночной власти». Характеризуя корпорацию-сеть как генератор «поля зависимости», не следует забывать, что эти сети вступают в систему разнообразных отношений борьбы и партнерства друг с другом, перераспределяя весьма аморфные границы своего влияния. Соответственно и круг клиентов каждой из корпораций всеща размыт, подвижен, не определен, да и подчинение не только локально, но и частично, неполно. На поверхности явлений может казаться, что этот «бренд» создает команда менеджеров (или, в редких случаях, ее хозяин-основатель, например, мифологизируемые Форд иди Билл Гейтс), но в сущности дело в другом — в том, что в условиях глобальной гегемонии капитала не могут не возникать именно такие корпоративные структуры. Существование таких «фирм» (равно как и их борьба, взаимопоглощения и конкуренция) есть закон нынешней стадии развития позднего капитализма. Возвращаясь к анализу структуры корпоративных групп, заметим, что не каждая из них включает все перечисленные выше блоки. Часть замыкается на операциях с фиктивным финансовым капиталом, оказываясь лишь косвенно связанной с производством товаров и услуг; иные, наоборот, относительно независимы от контроля отдельных финансовых институтов (но не от жизнедеятельности финансового капитала как конкретно-всеобщего феномена); возможны и иные модификации... Естественно, что эта многоуровневая международная система весьма отлична от частнокапиталистической или даже акционерной капиталистической фирмы, которые были описаны в «Капитале» К. Маркса и к характеристикам которых (вот парадокс!) до сих пор апеллируют право-либеральные теоретики, размышляющие о преимуществах частной собственности (типичный пример — работа Дж. Сакса «Рыночная экономика и Россия»)1.
1 СаксДж. Рыночная экономика и Россия. М.: Экономика, 1994. Безоглядным защитником частной собственности выступает также современный представитель австрийской школы М.Ротбард (см.: Ротбард М. Власть и рынок. Государство и экономика. Челябинск: Социум, 2010)
Существенно, что в этих условиях корпоративная группа превращается в миниобщество, где складывается своя система производственных (но не только) отношений. В рамках корпоративной группы («паука» и его «паутины») начинает складываться даже особая социальная стратификация, особая система распределения прав собственности, посредством которой осуществляются важнейшие отношения производства, распределения труда и его продуктов в условиях современного капитализма. Как было отмечено выше, эти отношения включают сложный комплекс механизмов подчинения труда капиталу (экономической власти). Завершая этот подраздел, подчеркнем едва ли не важнейший его вывод: основная власть в таких аморфных структурах принадлежит (что в принципе давно известно специалистам, но почти никогда не раскрывается в учебниках, популярной и пропагандистской литературе) не акционерам, и даже не менеджерам (как это считают многочисленные сторонники теории «революции управляющих»), а, как уже было отмечено выше, корпоративной номенклатуре — ограниченному кругу частных лиц, «приватизировавших» не собственно объекты, а преимущественно основные права собственности, каналы власти. Заметим, что на теоретическом уровне, при характеристике системы отношений тотальной гегемонии корпоративного капитала, мы уже показали принципиальное наличие этих «каналов». Суммируем эмпирически фиксируемые проявления важнейших из каналов власти внутри корпорации. Это:
• власть, которую дает виртуальный фиктивный капитал (кто контролирует трансакции с фиктивным капиталом данной корпоративной структуры, тот получает контроль над ее «кровеносной системой»);
• контроль, сохранение и развитие «традиций» и имиджа фирмы (вт.ч. того самого «бренда»);
• контроль за информацией и монополия на ключевую внутреннюю информацию (в том числе о распределении прав собственности, движении финансов, персонале);
• стратегическое управление (принятие стратегических решений, контроль);
• управление кадрами и шире — функционированием «человеческого капитала» и т. п. (вплоть до жесткого административного подчинения труда на «периферии» корпорации);
• контроль за движением акций (не обязательно собственность на контрольный пакет);
• осуществление связи с государственными структурами и иными институтами легального и нелегального насилия, а также средствами массовой информации... Таков далеко не полный перечень лишь важнейших из каналов власти в ТНК. Подчеркнем вновь, что юридически зафиксированная собственность на акции является не более, чем одним из них. При этом система отношений собственности (включающая доверительное управление, многоступенчатый контроль за фирмой через систему перекрестного владения акциями, контроль над долговыми обязательствами, дочерними или материнскими кампаниями etc.), как правило, принципиально сложна (если не сказать — запутана до степени превращения в уже упоминавшийся «черный ящик»). Акциями конкретных фирм в большинстве случаев владеют другие фирмы и многоступенчатая система холдингов (причем часть информации об этом является коммерческой тайной), а также мелкие акционеры, за которыми скрывается опять же очень мало кому известный круг физических и юридических лиц, которым акции переданы в доверительное управление (поэтому, кстати, авторы выделил информацию о правах собственности как важнейший канал власти).
Первая ремарка. Проделанный выше анализ содержания гегемонии корпоративного капитала на нынешнем этапе его развития позволяет предположить, что взаимодействие корпоративных групп между собой и с третьими лицами есть единый механизм, сохраняющий видимость рыночной конкуренции и интегрирующий все доступные этим группам каналы гегемонии. В результате каждая из таких групп- «пауков» стремится сплести как можно более пространную и мощную паутину (экстенсивно и интенсивно развивая каналы гегемонии), стремясь (в пределе, который она никогда может достигнуть) к превращению всех контрагентов (юридических и физических лиц — смежников, потребителей, работников, государственных чиновников, журналистов) в своих клиентов, зависимых (часто бессознательно) от «паука* — корпорации, генерирующей поле своей власти. К каналам власти корпорации по отношению к «внешним» агентам можно отнести:
• монополизацию достижений международного обобществления (например, технологическая зависимость партнеров в третьем мире и мелкого бизнеса) и новых технологий (в первую очередь— высоких, доступных в большинстве случаев только крупным группировкам); подчинение клиентов технологическим стандартам корпорации;
• воспроизводимое на новом уровне монополистическое локальное регулирование рыночных параметров путем создания «паутин» (в настоящее время это не столько воздействие на уровень цен,
продолжение следует...
Часть 1 Глава 11 Капитал как глобальное явление, или Политэкономия глобализации
Часть 2 11.4. Транснациональная корпоративная сеть: анатомия, структура, доминирование - Глава 11
Часть 3 Вопросы для самопроверки - Глава 11 Капитал как глобальное явление,
Ответы на вопросы для самопроверки пишите в комментариях, мы проверим, или же задавайте свой вопрос по данной теме.
Комментарии
Оставить комментарий
Политическая экономия (политэкономия)
Термины: Политическая экономия (политэкономия)