Родословные (генеалогические) деревья как объект социологического анализа

Привет, Вы узнаете о том , что такое родословные генеалогические деревья как объект социологического анализа, Разберем основные их виды и особенности использования. Еще будет много подробных примеров и описаний. Для того чтобы лучше понимать что такое родословные генеалогические деревья как объект социологического анализа , настоятельно рекомендую прочитать все из категории Социология.

О социальных корнях и социальной памяти

Наполненная катастрофами российская история XX века вызвала серьезные “сбои” в социальной памяти поколений, которая непосредственно связана с преемственностью культурной традиции и воспроизводством ценностно-нормативной подсистемы общества. Впервые я отчетливо осознал эффект утраты социальных корней, когда несколько лет назад, рассказывая семиклассникам о социологии, попросил их перечислить своих родственников, а еще лучше – нарисовать родословное дерево. Во-первых, дети неожиданно для себя выяснили, что плохо знают своих родственников. Во-вторых, оказалось, что они не знают многих слов, обозначающих родственные отношения. Чаще всего они не знали (или забывали) отчества, даты основных жизненных событий (дни рождения, свадьбы, образование, места рождения и места жительства родственников, особенно иногородних), а также где и кем работают (или чем занимаются) родственники, а иногда и родители. В большинстве родословных деревьев кроме родителей фигурировали лишь бабушки и дедушки – прабабушки, прадедушки и более отдаленные во времени предки упоминались лишь в единичных случаях. Тем не менее, каждое родословное дерево в среднем включало около 50 персонажей. Конечно, за этой цифрой скрывается значительный разброс. Достаточно сказать, что самое “ненаселенное” дерево включало 8 человек, расположившихся на трех уровнях (самого информатора, его родителей, бабушек и дедушек), зато на самом “большом” дереве на шести уровнях (три над уровнем информатора и два под ним), располагалось 215 персонажей. В конце 80-х – начале 90-х годов проблема генеалогических деревьев разрабатывалась вполне целенаправленно как со школьниками (учащимися 10–11 классов), так и студентами.

За прошедшие годы картина существенно не изменилась. Впрочем, обнаружилось, что у кого-то оказались уже готовые родословные деревья, в разное время составленные родителями, а чаще бабушками или дедушками. Эти случаи, а также активная реакция ленинградцев на нашу просьбу присылать в Биографический фонд описания своей жизни, семейные хроники и другие материалы, рассказывающие об их личном жизненном опыте, отчасти опровергали гипотезу о тотальном разрушении социальных корней. Оказалось, что многие люди сознательно стремились сохранить свои социальные корни и историю своих предков.

Нарушения исторической памяти, “раскачка” и разрывы социальных корней в мировой истории (не только в России и не только в советское время) при более внимательном подходе оказываются делом обычным. Разрывы такого рода обусловливались эпидемиями, периодами рабства (не только при рабовладельческом строе, но и в новой истории), войнами, революциями и другими причинами. Долгое время сознательная забота о сохранении корней была прерогативой привилегированных слоев общества, что имело под собой вполне рациональное основание – подтверждение (и утверждение) легитимности занимаемого ими положения.

Во многих странах, в том числе России, сохранению социальных корней “широких народных масс” не способствовала принудительная миграция крестьянства. Отмена крепостного права в 60-е годы прошлого века, как показала история, также не стала заметным фактором укрепления исторической памяти. События первой половины ХХ века – три революции подряд, гражданская война, несколько волн массовых политических репрессий, вторая мировая война – скорее всего лишь усугубили тенденцию к исторической и социальной амнезии. Утрата и искажения исторической памяти, разрывы социальных корней вполне подпадают под дюркгеймовское определение социального факта [1], и данное обстоятельство требует своего теоретического осмысления. Кроме того, в советский период российской истории этот ”социальный факт” приобрел угрожающие масштабы.

Конец советского периода вызвал обострение интереса людей к своим социальным корням. Свидетельств тому много. Это и появление большого числа книг, в которых содержатся пространные жизнеописания, воспоминания о родственниках и общественных событиях, семейные хроники и семейные истории; введение во многих общеобразовательных школах специальных уроков, на которых детей обучают составлять генеалогические деревья; создание исторических, генеалогических, биографических обществ, фондов, архивов и т.п. Интерес к своему социальному прошлому, более или менее отчетливое и реализуемое на практике стремление людей к осознанию своего места в мире, к восстановлению исторической памяти, можно сказать, приобретает массовый характер. Это – тоже социальный факт, заслуживающий теоретического осмысления.

Одно из объяснений массового интереса людей к своим социальным и историческим корням связано с резкой сменой социальных ориентиров, разрушением старой самоидентификации и мучительным поиском новой. Составление генеалогических деревьев – один из традиционных способов реконструкции важных элементов социального бытия, помогающих самоопределению человека.

Понятие генеалогического (родословного) дерева

Понятию и способу изображения генеалогического дерева предшествовала аристотелевская идея “лестницы существ”. Русский ученый П.С. Паллас (1766 г.) впервые доказал, что линейно-ступенчатое расположение организмов не отражает соотношения между классами животных и предложил изображать систему органических тел в виде генеалогического дерева [2].

Родословия царей, правителей, мифических героев существовали уже в древности, но особое значение они приобрели в Средние века в связи с установлением и оформлением сословных (особенно дворянских) привилегий. Это вызвало появление особых генеалогических справочников (в форме генеалогического древа или таблиц), в которых указывались все члены основной и боковых ветвей рода, их брачные связи. Особенно много таких справочников стало появляться с XV века. Возникнув и первоначально развиваясь как практическая отрасль знаний, служившая целям доказательства древности и знатности происхождения отдельных родов, генеалогия приблизительно с XYII-XYIII веков начинает складываться как вспомогательная историческая дисциплина (А. Дюшен, П. Ансельм во Франции, Дж. Дагдейл в Англии, К.М. Шпенер, Я.В. Имхоф, И. Гаттерер в Германии и др.) [3].

В России родословные книги появились в 40-е годы XVI века. Они содержали родословия княжеских и боярских фамилий, представители которых занимали высшие должности в государственном и военном аппаратах. Наиболее известен “Государев родословец” (1555-1556 годы). В 1682 г. для составления родословных книг всего русского дворянства была создана Родословных дел палата, которая дополнила “Государев родословец”, создав Бархатную книгу. После изданий Жалованной грамоты дворянству (1785 г.) дворянские собрания составляли родословные книги, в которые вносились все сведения о дворянстве данной губернии. Эти книги велись вплоть до 1917 г., и все содержавшиеся в них сведения должны были представляться в Департамент герольдии.

С середины XIX в. стали появляться родословия русских княжеских и дворянских родов, составленные отдельными авторами. В отличие от более ранних (официальных) родословий, являвшихся делопроизводственными документами, они представляли собой своеобразные научные исследования.

Первоначально генеалогии возникли “как практическая отрасль знаний” и служили для установления прав наследования, владения, получения привилегий и т.п. путем установления степени родства между людьми. В связи с этим для ведения родословий были созданы специальные (преимущественно государственные) институты.

Таким образом, генеалогии как вид деятельности были порождены социальной практикой, а затем уже и само понятие, и способ изображения (“древо”) были освоены биологией, палеонтологией, генетикой, селекцией, медициной, лингвистикой, антропологией, историей и социологией. Лишь в середине XIX века генеалогии попали в поле зрения обществоведов. В других областях знания принцип родословного древа как исследовательский прием, как метод познания, начали применять значительно раньше. Не удивительно, что сегодня социология вынуждена заимствовать методы и технику работы с такого рода структурами у биологии, лингвистики, истории и других наук.

Генеалогические деревья в смежных научных направлениях

В последние десятилетия интерес к анализу генеалогических деревьев значительно возрос. Литература по данной проблеме насчитывает тысячи названий. Только база библиографических данных Sociofile (1998 г.) содержит более 150 журнальных статей, в той или иной мере относящихся к проблеме генеалогий, среди них абсолютно релевантных – более 50%. Наиболее популярная тема генеалогических исследований – социальная мобильность (практически во всех аспектах этого понятия) вне зависимости от того, в рамках какой научной дисциплины проводилось исследование. Активно изучаются традиционные для генеалогической проблематики вопросы наследования и собственности, а также различные аспекты репродуктивного поведения (рождаемость, брачность, плодовитость и т.п.). При этом относительно редко обсуждаются методологические аспекты анализа генеалогий в социологической науке. Признанным лидером в данной проблематике является Д. Берто [4, 5].

Интересные результаты получены при изучении наследования биологических признаков, в частности, наследственно обусловленных заболеваний [6, 7, 8, 9]. Особое внимание исследователей вызывают небольшие демографические изоляты, в которых браки заключаются между индивидами близкого родства. Исключительно нетривиальный взгляд на проблему содержит работа П.Ш. Габдрахманова, посвященная изучению повседневной жизни средневековых крестьян на материале генеалогических деревьев (Фландрия, XII век). П.Ш. Габдрахманов замечает, что история частной жизни средневековых крестьян еще не написана. “Но может ли она быть написана в принципе? Какими же возможностями для этого мы располагаем? Чаще всего нам не удается по документам узнать о крестьянах ничего, кроме имени. Но уже само имя способно многое рассказать,.. – пишет П. Ш. Габдрахманов, – в именах детей проявлялись социокультурные представления их родителей о самих себе и своей семье, об идеалах и моральных ценностях, о надеждах и помыслах связываемых ими с судьбой своих детей. Эти-то обстоятельства и позволяют исследователю, используя методы антропонимического анализа, вступить в “диалог” со средневековыми крестьянами. Притом этот “диалог” может быть особенно продуктивным, если исследователь вступает в контакт не с изолированными индивидами, но с семейно-родственными группами крестьян (курсив наш. – О.Б.), внутри которых и происходил процесс имятворчества. В случае Ланиардис (имя прародительницы крестьянского рода. – О.Б.) речь идет даже о родословной на протяжении нескольких поколений. На фоне относительной скупости данных наших источников о частной жизни средневековых крестьян уникальность и значимость подобного рода документов выступает особенно явно...” [10, с. 209-238, 212].

Более тридцати лет назад К. Белл изучал на основе родословных деревьев социальную и географическую мобильность, тесноту и характер социальных контактов между семьями, входящими в одну семейно-родственную группу, процессы выделения молодых в самостоятельные домохозяйства и т.п. Белл использовал генеалогические деревья как своеобразную призму, через которую он рассматривал семейные церемонии и ритуалы [11].

Наши опыты с родословными деревьями показали, что даже внимательное разглядывание (не анализ, а именно разглядывание) генеалогических деревьев порождает серьезные исследовательские вопросы. Действительно ли так коротка социальная память и столь непрочны социальные корни, что обрываются уже на втором – родительском – поколении? Что происходит с обычной семьей, почему даже о своих родителях дети (уже достаточно взрослые, не только школьники, но и студенты) располагают минимальной информацией? Пытаются ли родители таким образом оградить своих чад от скучной повседневности жизни, или история семьи для них самих настолько несущественна, что о ней и говорить-то нечего? Или это следствие отчужденности между родителями и детьми? Если так, то чем вызвана эта отчужденность? А может быть это вообще другая проблема, не имеющая отношения ни к социальным корням, ни к исторической памяти: проблема труда и быта в условиях социалистического общества? Если социальные корни действительно разрушены, если между детьми и родителями существует глубокое отчуждение, то понятнее становится предрасположенность молодых к неврозам, их беззащитность, с одной стороны, с другой – жестокость и индивидуализм. Им не на кого опереться, у них нет “тылов”, со всех сторон – фронт, непонятный и враждебный мир. А может быть скрытность родителей связана с тем, что по отношению к своим старшим поколениям (бабушкам, дедушкам нынешних детей) сами родители деградировали, опустились на более низкие ступеньки социальной иерархии и стесняются этого?

Другое возможное объяснение разрыва социальных корней – следствие осознания опасности родственных (особенно кровных) связей в условиях тоталитарного государства, решавшем вопрос о ликвидации “как классов” целого ряда сословий, в силу чего людям приходилось скрывать свое социальное происхождение. В этих условиях не только отпрыскам “чистопородных дворян”, аристократов или священников, но и крестьян, купцов, инженеров, чиновников кровные родственные связи оказывались чрезвычайно опасными. А затем родственные связи стали опасными для детей партийцев, революционеров и государственных служащих “первой волны” и, наконец, вообще для всех, у кого в семье кто-либо попал под каток репрессий. В 70-е годы был создан миф о “новой социальной общности – советском народе”. Анализ большого массива генеалогий мог бы способствовать пониманию того, какова была технология “переплавки” обычных людей в “новую социальную общность”?

Компьютерные технологии и родословные деревья

“Деревья” нетрудно обнаружить в программных продуктах, которые сегодня используются в любом персональном компьютере. Возьмем, например, Windows-95. Что такое “проводник” (explorer), как не иерархическое дерево. Принцип дерева использован также в блоках типа “Data Model Design”, “Paradox for Windows” и других программах. В 1997 г. рекламная кампания новой версии программы “QSR NUD*IST 4” вынесла на первые строки рекламных листовок, проспектов, буклетов сообщение о дополнении этого пакета средствами построения bierarchical tree.

Примеры активного использования в программировании “принципов и методов” иерархических (родословных) деревьев неисчислимы. Достаточно сказать, что родословные или генеалогические деревья – лишь один из видов древовидных структур, рассматриваемых теорией графов, наряду с иерархическими структурами, сетями Петри и т.д.

В последние годы создано немало специализированных программных продуктов, которые делятся, как минимум, на три группы: 1) средства построения генеалогических деревьев и организации специфической базы данных; 2) инструментальные средства поддержки специфического формата (PAF, GEDCOM), соответствующего стандарту; 3) инструменты графического представления и оформления генеалогий (семейных альбомов, например), а также их записи на компакт-диски или оформления web-страниц. Примечательно отсутствие каких-либо программ, предназначенных для анализа либо отдельных генеалогических деревьев, либо массивов данных такого рода. В публикациях приводятся результаты обработки генеалогических данных, но не упоминается, с помощью какого аналитического аппарата, с помощью каких компьютерных технологий они получены.

Доступные программные продукты, например, Corel Family Tree Suite, Family Tree Maker, имеют несомненные достоинства, прежде всего это относится к изысканному сервису. Однако, все они предлагают жесткую структуру базы данных, и неясно, есть ли возможность редактировать и изменять ее. Деревья хранятся в отдельных файлах (или поддиректориях), и пока не обнаружены средства, которые позволяли бы “собрать” и анализировать совокупность (массив) деревьев. В этих пакетах отсутствует аппарат анализа даже единичного дерева (элементарную статистику, то есть сведения о количестве персон и семей, отображенных на дереве, можно в расчет не принимать). Но пока не удалось вывести на экран или на принтер дерево целиком (впрочем, вполне возможно, это всего-навсего факт нашей личной биографии).

Генеалогические деревья: иллюстрация, источник информации или метод исследования?

Основная трудность заключается в том, что социологическую информацию еще требуется извлечь из генеалогических и родословных деревьев, определенным образом препарировать, сделать очевидной и “прозрачной“. Данные, полученные традиционными для социологии опросными методами, в этом отношении мало полезны.

Во-первых, опросные методики (анкеты, планы интервью) не только ориентированы на индивидуальных информантов, но проблематизируют их собственное поведение, индивидуальные мотивы, оценки, отношения, ценностные ориентации. Это отчетливо прослеживается на попытках описания семейной структуры в анкетных обследованиях (табл. 1). При этом возникают неудобства с нумерацией признаков, кодированием и т.п. Члены семьи определяются в этих случаях исключительно по отношению к респонденту, что затрудняет аккуратное и теоретически осмысленное описание и анализ собственно структуры семей и семейно-родственных отношений. Как правило, дело сводится к плоским типологическим конструкциям вроде следующей: “1 – одиночки; 2 – только супруги без детей; 3 – супруги с детьми; 4 – супруги без детей с родителями; 5 – супруги с детьми и с родителями (бабушками и дедушками); 6 – один из супругов с детьми; 7 – один из супругов с детьми и с родителями (бабушками и дедушками); 8 – другое”. Определенный выход из этой сложной ситуации нашли московские коллеги, представившие семейно-родственные отношения в структурном виде и описавшие их, не замыкаясь на респондента (табл. 2) [14]. Вероятно, задачи исследования не требовали более детального фиксирования и описания родственных отношений, чем это задано схемой кодирования. Однако не исключено, что “свободу” аналитика ограничивает и специфика анкетного метода.

Во-вторых, признаковое пространство традиционных эмпирических данных, как правило, представляет собой либо очень “жесткую” схему, предназначенную для статистической проверки локальных, частных гипотез, либо, напротив, – ориентировано на пространное описание и в силу этого оказывается весьма эклектичным, затрагивающим много тем, каждая из которых раскрывается весьма поверхностно.

В-третьих, семейно-родственные отношения в разных науках описываются на разных “языках”. Иногда мы используем слова, (например, “степень родства”), не отдавая себе отчет в том, что они имеют определенную “прописку” (в данном случае – демографическую) и достаточно определенный смысл, не совпадающий с тем, который вкладывает в них социолог-эмпирик. В частности, в демографии степени родства отражаются понятиями “родной”, “двоюродный”, “троюродный”, “дядя”, “тетя”, “племянник”, “внук”, а “мать”, “отец”, “брат”, “сестра” и т.п. к степени родства не имеют отношения. В лингвистике, биологии, других науках это же понятие наполняется несколько иным содержанием и отражается в других понятиях.

В-четвертых, традиционные опросные методы определенно ориентированы на настоящее (крайне редко на прошлое, и то, как правило, очень близкое – 2-3 года, в крайнем случае 5 лет), и на живых людей, тогда как родословные деревья “населены” не только живыми, современниками и потомками, но и предками, как близкими, так и весьма отдаленными.

Таблица 1

Пример предъявления блока вопросов о составе семьи в социологических анкетах. Опишите всех членов семьи, прописанных на данной площади (начните с себя):

Таблица 2

Матрица родственных отношений (связей)

Особняком стоят так называемые качественные данные, в частности, биографические интервью, материалы которых представляют собой, как правило, пространные расшифровки фонограмм. Тем не менее, круг вопросов, обращаемых к респондентам даже в специализированных биографических интервью, обычно укладывается в жесткую схему, формируемую на основе представлений об ограниченном пространстве сфер жизнедеятельности: семья, учеба (образование), работа или трудовая деятельность, быт, досуг, сфера личностной самореализации (увлечения, хобби и т.п.). Данное обстоятельство в последние годы стало осознаваться как определенная методологическая проблема, и интенсивно обсуждается в рамках исследовательского комитета “Биография и общество” Международной социологической ассоциации [15, 16, 17, 18, 19]. Тематическая заданность биографических интервью и автобиографий усугубляется переводом устной речи в письменные тексты, когда исследователь “приглаживает” и “причесывает” авторский текст, приводя его к нормам литературного языка, а по сути дела осуществляя таким образом первичную интерпретацию, непреднамеренно, но весьма существенно искажает изложенные респондентом факты. Социологические выводы, построенные на базе “свободных” текстов, представляются несколько произвольными. Это, скорее, фантазии исследователя “по мотивам” интервью, нежели результаты их строгого научного анализа. И, наконец, если генеалогии и приводятся в социологических публикациях, то преимущественно как иллюстративный материал. Исключения не составили и материалы международного семинара в Словакии (17-23 августа 1992 г.), посвященного социологическому осмыслению жизненных историй и семейных генеалогий. Хотя сегодня чаще, чем 30 лет назад, можно встретить характерные рисунки-графы, описывающие семейно-родственные группы, генеалогические деревья представляют собой относительно новый тип объекта для социолога.

Рассмотрим генеалогические деревья в ряду других методов социологического исследования: стандартизированного анкетного опроса, фокусированного интервью, биографического интервью. При этом необходимо принять во внимание следующие их аспекты или атрибуты: статус и функции лица, от которого исходит конкретная информация; характер получаемой информации; способы организации и представления информации; способы обработки и анализа полученных данных (табл. 3).

К классу формализованных, количественных методов принадлежит, строго говоря, только стандартизированный анкетный опрос, другие виды опросов сегодня чаще всего относят к качественным. Имеется два подвида биографического интервью. Одно – тематизированное исследователем – практически не отличается от фокусированного интервью хотя бы тем, что в паре “респондент – интервьюер” в обоих случаях ведущим оказывается интервьюер. Второе являет собой принципиально иной тип метода, в котором инициатива целенаправленно отдана респонденту. Поэтому корректно именовать последнего не респондентом, а рассказчиком или информантом.

Обратим внимание на различия в мотивах участия в исследовании всех перечисленных выше субъектов. Мотивация респондента вписывается в рамки традиционных моделей культурного поведения. Она может быть усилена или ослаблена наличием (или отсутствием) у респондента личного интереса к проблеме, которой посвящено то или иное исследование; мастерством интервьюера (или его отсутствием). Об этом говорит сайт https://intellect.icu . Однако в большинстве случаев респондент ведет себя по моделям “вежливого” или “законопослушного” человека. Иной характер мотивации наблюдается в нетематизированном биографическом интервью. Здесь начинает работать “автобиографический импульс” [21] рассказчика, образующий довольно сложный мотивационный комплекс и “включающий” дополнительные стимулы. Многие исследователи отмечают, что биографический импульс обладает значительным “энергетическим полем”, которое создает весьма серьезные психологические и социально-психологические проблемы и порождает специфическую задачу выработки специальных социально-психологических защитных механизмов для исследователя и/или интервьюера.

С родословными деревьями все обстоит иначе. Вне зависимости от того, берется ли составитель родословного древа за дело по собственной инициативе или по инициативе исследователя, он начинает с обращения к собственной памяти, затем переходит к “внешнему” поиску и анализу документов и рано или поздно приходит к разным видам опроса (даже если опрашивает своих родителей, бабушек, дедушек или иных родственников). При этом он добровольно берет на себя функции исследователя. Наконец, в отличие от других названных выше случаев, здесь информант (не респондент и не рассказчик!) собирает сведения в основном о других людях, а не о себе самом. В родословном древе личность самого автора “растворяется”, “смешивается” с семейно-родственной группой – это всего-навсего один из “листиков” дерева. “Генеалогический импульс” как мотив намного сильнее биографического и имеет иную природу. Если биографический импульс “ищет выход вовне” и непременно ориентирован на читателя или слушателя, то генеалогический имеет более глубокую личностную основу и, скорее всего, не в такой степени нуждается во внешних стимулах.

Таблица 3

Сопоставление различных методов сбора первичной социологической информации

Таким образом, по мере движения от стандартизированного анкетного опроса к родословному древу (табл. 3) постепенно видоизменяются статус и функции лиц, которые являются “поставщиками” первичной социологической информации. Одновременно изменяется и характер самой информации, как по содержанию, так и по форме. Во-первых, сообщаемая информация постепенно “освобождается” от влияния исследователя, во-вторых, все меньше “замыкается” на самом респонденте и охватывает более широкий круг социальных акторов.

Изменения затрагивают и формы представления информации как на стадии сбора, так и на стадии обработки данных. На стадии сбора информации документ или бланк по мере перехода от одного метода к другому постепенно теряет “жесткость”, “заданность”, оставляет все больше места для личностных, индивидуальных черт информатора, а не исследователя, и, наконец, совершенно освобождается от изначальных (и активно навязываемых) концептуальных моделей исследователя.

Здесь представляется уместным затронуть проблему количественных и качественных методов. Во-первых, разные авторы вкладывают смысл в эти понятия разный смысл, во-вторых, при всем многообразии значений слова “качественный”, чаще всего качественной называют ту информацию, которая труднее поддается формализации. Действительно, считается, что стандартизированная анкета с ее закрытыми вопросами понимается всеми участниками исследования (исследователями, интервьюерами, респондентами и даже заказчиками) однозначно. Именно в силу ее высокой формализованности полученные данные обычно представляют в виде матрицы (строки – респонденты, колонки – признаки). При тщательной теоретической проработке материалы фокусированного интервью, первоначально представленные чаще всего в виде магнитофонной или рукописной записи, после кодирования также могут быть преобразованы в числовую матрицу. По отношению к биографическим интервью сложилось устойчивое предубеждение, будто эта “тонкая материя” не поддается формализации и, следовательно, кодированию.

К родословному дереву с точки зрения возможностей формализации, на наш взгляд, не подходит эпитет “качественное”, ибо генеалогии сами по себе достаточно хорошо структурированы и вполне формализуемы. Другое дело, что применить к этой структуре традиционные для социологии алгоритмы статистического анализа очень не просто, но это отдельный вопрос, которого мы в данной статье касаться не будем.

Заметим лишь, что если в графе табл. 3 “Характер информации” генеральная тенденция (по мере движения сверху вниз) – увеличение свободы “респондента”, то в графе “Способы обработки и анализа данных” генеральная тенденция – увеличение свободы (или произвола) исследователя; или (как практическая альтернатива) углубление теоретического анализа и методологической рефлексии. Все эти обстоятельства существенны не только для характеристики каждого метода, но и для оценки статуса и качества собираемой информации, осмысленной и

продолжение следует...

Продолжение:

Часть 1 Родословные (генеалогические) деревья как объект социологического анализа
Часть 2 - Родословные (генеалогические) деревья как объект социологического анализа
Часть 3 Программа «Family Tree Builder» - Родословные (генеалогические) деревья как объект

Ответы на вопросы для самопроверки пишите в комментариях, мы проверим, или же задавайте свой вопрос по данной теме.