Лекция
Привет, мой друг, тебе интересно узнать все про феноменология телесности, тогда с вдохновением прочти до конца. Для того чтобы лучше понимать что такое феноменология телесности , настоятельно рекомендую прочитать все из категории Психология телесности.
Ответ на вопрос что такое «мое тело», с одной стороны, ка жется самоочевидным, поскольку каждый может довольно непротиворечиво определить, что является «моим» телом, а что им не является. Но, с другой стороны, пытаясь это сделать, я сразу же сталкиваюсь с довольно сложными вопросами. Как я определяю, что относится ко мне, а что принадлежит миру? Я совпадаю со своим телом, но порой оно отказывается мне подчиняться. Мои волосы и ногти — это часть моего тела? А ампутированная рука? А протез руки? Как ответить на вопрос Н. Винера: является ли ис кусственная рука механика, пытающегося починить автомобиль, частью механизма, с которым возится механик, или частью меха ника, занятого починкой? На эти вопросы затруднительно дать внятный ответ, однако лежащее в их основе субъект-объектное членение реальности — одна из самых фундаментальных оппозиций, укоренившихся в мышлении человека нового времени, — образует наиболее ясную и, на первый взгляд, простую интуицию. Я достаточно легко и просто могу сказать, относится какой-либо феномен к иному или не-иному,т.е., другими словами, это Я или не-Я. Каждое совершающееся со мной событие я могу непроблема тично квалифицировать как случившееся со мной пли сделанное мной. В первом случае я сталкиваюсь с независимыми от меня силами объективного мира, во втором — выступаю автором своего поступка. Граница, проходящая между этими событиями, и есть граница, отделяющаяобъект от субъекта.
Эта простая и очевидная интуиция сразу же становится запутан ной, если мы зададимся несколькими простыми вопросами. Что служит критерием различения этих событий? Устойчива ли эта гра ница, что ее определяет и как она устанавливается?
Неоднозначность местоположения такой границы может быть продемонстрирована в классическом психологическом феномене зонда {Бор,1971; Леонтьев А.Н., 1975). Его смысл заключается в том, что человек, использующий для ощупывания объекта зонд, парадоксальным образом локализует свои ощущения не на границе руки и зонда (объективно разделяющей его тело и не его зонд), а на границе зонда и объекта. Ощущение оказывается смещенным, вынесенным за пределы естественного тела в мир внешних вещей. Зонд, включенный в схему тела и подчиненный движению, вос принимается как его продолжение и не объективируется.
А.Н. Леонтьев проницательно отмечал, что локализация объекта в пространстве выражает его отделенность от субъекта: это «очерчи вание границ» его независимого от субъекта существования. Границы эти обнаруживаются, как только деятельность субъекта вынуждена подчиниться объекту: «Замечательная особенность рассматриваемого отношения заключается в том, что эта граница проходит как граница между двумя физическими телами: одно из них — оконечность зонда — реализует познавательную, перцептивнуюдеятельность субъекта, другое составляет объект этой деятельности. На границе этих двух материальных вещей и локализуются ощущения, образу ющие "ткань" субъективного образа объекта: они выступают как сместившиеся на осязающий конец зонда — искусственного дис- тантрецептора, который образует продолжение руки действующего субъекта» (Леонтьев А.Н., 1975, с. 61—62).
Наиболее важно в этом феномене то, что граница локализации ощущений (т.е. граница между Я и не-Я) прямо зависит от грани цы автономности/предсказуемости. В случае с зондом, например, ощущение сразу смещается на границу рука/зонд, если зонд начи нает двигать не только сам субъект. Движимая другим лицом или неясным механизмом палка, которую я держу в руке, сразу же перестает быть зондом, а становится объектом. То же самое проис ходит, если мне не известна конфигурация зонда и ожидаемые ощущения не совпадают с действительными.
Феномен зонда позволяет продемонстрировать как минимум два момента субъект-объектной диссоциации. Во-первых, факт
подвижности границ субъекта, а во-вторых, универсальный принцип объективации: свое феноменологическое существование явле ние получает постольку, поскольку обнаруживает свою непрозрач ность и упругость. Сознание проявляет себя лишь в столкновении с иным, получая от него «возражение» в попытке его «поглотить» («иное» не может быть предсказано, и именно граница этой неза висимости есть граница субъект-объектного членения). Все, что ока зывается по одну сторону этой границы, есть Я, а то, что лежит по другую, — иное.
Нестабильность границы позволяет изменять содержание объек тивного мира, и можно создать специальную ситуацию, в которой проявится не существующее в обычных условиях явление. Так, в широко известной иллюзии «глазного яблока» (Джемс, 1901) обнаруживается несуществующее реально движение видимого мира. Под внешней простотой эта иллюзия содержит весьма необычные моменты, которые стоит рассмотреть подробнее. Нажав на глазное яблоко пальцем, мы убеждаемся в нарушении стабильности воспринимаемого объекта в виде его несуществующего движения. Ин терес в данном случае это явление представляет потому, что оно связано не просто с движением самого глазного яблока, а именно с его необычным принудительным характером. В норме под воздей ствием светлой точки, попадающей на периферию сетчатки, глаз тотчас же перемещается на нее, и испытуемый сразу видит ее ста бильно локализованной в объективном пространстве. То, что испы туемый не воспринимает вовсе,— это смещение этой точки отно сительно сетчатки в момент скачка и самого движения глаза. Последние «прозрачны», не объективированы и не существуют для субъекта именно потому, что полностью «предсказаны» и учтены в акте восприятия. Светящаяся же точка объективирована именно потому, что она независима от познающего субъекта. Спонтанное и принудительное движение глазного яблока разнятся только в од ном: первое «нормально», поэтому учтено и вписано в картину ожидаемых изменений, и движение стимула относительно сетчатки в этом случае не воспринимается. Последнее же в силу «ненормаль ности» такого движения не имеет программы ожидаемых измене ний, и смещение проекции на сетчатке расценивается как движе ние самого объекта. Сходный механизм лежит в основе «феномена Гельмгольца»: при парализации глазной мышцы попытка двигать глазами приводит к скачку изображения в том же направлении, в котором переводится взор.
Объективный мир существует для моего сознания именно по стольку, поскольку не может быть раз и навсегда учтен и требует постоянного приспособления, осуществляющегося «здесь и сейчас».
Плотность внешнего мира определяется степенью его «предска зуемости», придающей его элементам оттенок «моего», т.е. понят ного и знакомого, или, напротив, «чуждого», т.е. неясного, «не прозрачного». Становясь «своим», внешний мир начинает терять свою плотность, растворяясь в субъекте, продвигающем свою гра ницу вовне. Близкий мне мир внешних вещей постепенно начинает исчезать, я перестаю замечать, слышать и ощущать конструкцию моего жилища, родного города, знакомые запахи и звуки, удоб ную и привычную одежду и даже других, но знакомых и привыч ных мне людей и т.п. Этот привычный мир, образующий своего рода сложное тело, пронизанный чувством причастности, «тепло ты» (Бахтин, 1979), и человек, теряющий в нем свою плотность, может вдруг ее обнаружить при резком изменении окружения. Попав в новые условия быта, столкнувшись с резкими перемена ми, он испытывает «культурный шок», со страхом и удивлением обнаруживая забытую плотность бытия. Размерность субъектности резко сокращается, а в мире объектов появляются, казалось бы, уже давно исчезнувшие вещи, неудобные детали, непривычные отношения, создающие ощущение враждебного, непослушного, «чужого».
Наиболее четким критерием освоенности, сворачивания в устойчивый конструкт служит само «исчезновение» феномена, ко торым я начинаю пользоваться, не испытывая никаких затрудне ний, и само существование которого становится для меня неявным. Так, осваивая язык (или в более широком смысле, по Л. Витген штейну (1991), «языковые игры»), я научаюсь им пользоваться совершенно бессознательно, затрудняясь даже рефлексировать ле жащие в его основе правила. Язык, которым я овладел, должен быть как бы «проглочен», и затруднения, с которыми я сталкива юсь, суть затруднения в том, что сказать, но не как это сделать. Пример с языком — частный случай таких растворений, которые можно продемонстрировать и в актах восприятия (конструкты, пер цептивные универсалии, решетки, схемы), и в действиях с оруди ями. Культурная история человека, история создания орудий, инструментов, метрических систем, способов действия, технологий и др., — это одновременно история формирования и человеческого тела, и конфигурации субъект-объектного членения. Инструмент лишь тогда становится «орудием», когда он хорошо освоен и пере стает существовать в качестве объекта, на границе скоторым дей ствует субъект. Вписываясь в схему моего тела, он транспонирует границу субъект-объектного членения к другому объекту, на ко торыйстановится направлена моя активность. Пианист начинает не нажимать на клавиши, а играть музыку, художник — не рисовать линию, а писать картину, ремесленник — работать не с инструментом, а с объектом труда, ребенок — не гулить, а говорить.
Однако, абсолютизируя эту точку зрения, мы сталкиваемся с весьма интересным явлением: с полной утратой самого субъекта, обнаруживающего себя лишь в месте столкновения с «иным» и отливающегося в его форму; со странной «черной дырой» чистого познающего Ego , не имеющего ни формы, ни содержания и ус кользающего от любой возможности его фиксации. Феноменологи чески это проявляется в интенциональности сознания, являющего ся всегда «сознанием о» ( Brentano , 1924; Husserl , 1973), и его «трансфеноменальности» { Sartre , 1949). Собственно субъект, чистое Ego познающего сознания прозрачно для самого себя и если уда лить из него все объективированное содержание, все не-сознание, то не остается ничего, кроме неуловимой, но очевидной способно сти проявлять себя, создавая объекты сознания в виде ли мира, тела или эмпирического и особого, трудно передаваемого «чувства ав торства».
В этом виде оно представляет собой весьма специфическую реаль ность. Оно не натурально и не субстанционально. Про него трудно сказать, что оно обладает определенными качествами: оно не имеет «природы». Сознание — «ничто» в том смысле, что невозможно найти феномен, о котором мы могли бы сказать, что вот именно это и есть сознание, и ни один сознательный феномен не обладает «при вилегией» представлять сознание { Sartre , 1949).
Но каким же образом с этой точкой зрения согласуется тот очевидный для каждого факт, что кроме «черной дыры» и объек тивированного мира существует огромная область «эмпирического я»? Ведь на самом деле существует мое тело. Я знаю, что это я испытываю те или иные чувства, этомои воспоминания, это я думаю или говорю. Эти очевидные для каждого интуиции невоз можно просто отбросить. Необходимо понять, что я имею в виду, говоря «мое», и что представляет собой на самом деле чувство са моидентичности .
Можно попытаться ответить на эти вопросы, начав с феномена «тела», использовав его как удобную модель для понимания феноменологии «своего» и «чужого». «Собственное тело для нас прото тип и ключ всех форм. Только его мы знаем динамически, изнутри, и лишь в силу этого знания получаем возможность истолковывать как форму пространственные грани вещей. Мы угадываем в них из нутри идущий напор, который, встречая противодействие извне,
остановлен в своем нарастающем усилии и, несмиренный, напря женно закрепляет себя в пространстве» {Бахтин Н.М., 1993).
Внутри ощущения «моего тела» содержится универсальный принцип порождения феномена субъективности, реальность кото рого обнаруживается лишь в точке сопротивления, соприкоснове ния с иным. Если допустить, что ощущение локализуется не на гра нице рецепторов, а на границе автономности субъекта, то весьма интересным становится вопрос о возможности существования самих телесных ощущений, их локализации в телесном пространстве.
Тело, полностью подчиненное субъекту, есть универсальный зонд и должно осознаваться лишь на уровне своих границ, разделяющих мир и субъекта, вернее, именно своими границами, уподобляющи мися границам мира. Поскольку внешняя реальность может себя обнаружить лишь через воздействие {Бор, 1971) на меня, мое тело, то именно происходящие в нихизменения я интерпретирую как факт внешнего мира. Сама размерность тела может быть изменена за счет включения в него инородных частей, но лишь постольку, посколь ку они войдут в его границы (например, зонд, хорошо освоенный протез и пр.) и не будут объективироваться. Свое существование (как объект сознания) тело получает, лишь демонстрируя упругость и непрозрачность, неадекватность прогнозирования и управления. Совершая какое-либо действие, я никогда в привычных условиях не озабочен тем, как мне необходимо управлять им: пытаясь что- либо взять или куда-то пойти, я не учитываю, что между моим волевым усилием и необходимым действием лежит вполне объек тивный посредник — механизм тела {Бахтин М.М., 1979). Если оно мне не послушно или осуществление такого акта сталкивается с каким-либо затруднением, лишь в подобном случае я обнаруживаю существование этого неловкого посредника.
Но именно эта исходная, всегда присущая телу «недостаточ ность» и несовершенство его механизма порождают стабильное су ществование самого феномена тела. Тело как физический механизм подчиняется целому ряду объективных законов и ограничений: я не могу поднимать неограниченную тяжесть, не могу передвигать ся с неограниченной скоростью, тело недостаточно ловко для вы полнения моих причуд, оно слабо, устает и пр. Его «прозрачность» исходно неполна, и естественными формами его «проявления» вы ступают физиологические функции. Мы не можем управлять голодом и жаждой, не полностью и не всегда способны регулировать естественные отправления, вегетативные проявления эмоциональ ных состояний, сексуальные и некоторые другие потребности. На конец, тело подвержено деструкции со стороны внешнего мира:
для него, а не для субъекта существуют законы физики, острота ножа и жар огня. Короче говоря, тело — это еще и организм 1 , с чем приходится мириться.
При этом тело более или менее мне послушно, я могу им управ лять. И именно это чувство авторства позволяет мне называть его моим. Это внутреннее противоречие зафиксировано языком в са мом определении «мое тело», подчеркивающем его одновременную принадлежность/непринадлежность. Тело — это не вполне Я, ибо для чего бы тогда его выделять, и в то же время мое, т.е. не вполне чужое. Значительная часть ограничений, накладываемых на тело, усваивается субъектом так же, как перцептивные схемы и языко вые игры, «растворяя» жесткую конструкцию организма-объекта и оставляя лишь его редуцированную, «превращенную» часть, кото рую я и называю — «мое тело».
Строго говоря, реальным и, по сути дела, единственным фено меном сознания является не столь укоренившаяся оппозиция субъективного и объективного, а именно феномен тела, понимае мого в самом широком смысле«полупрозрачной» (одновременно и объективированной, демонстрирующей сопротивление, и субъекти вированной, допускающей управление) реальности. В этом смысле тело располагается в некотором гипотетическом континууме, за полняющем разрыв между «черной дырой» чистого познающего Ego и непроницаемой стеной непознанного, неосвоенного, непо нятного, а посему и не имеющего никакой глубины познаваемого мира. Следует заменить бинарное субъект-объектное членение ре альности на трехчленное: субъект-тело-объект (рис. 1).
Если быть до конца последовательным, то речь даже должна идти только об одном реально существующем феномене — теле. Ибо только оно одно и доступно нашему сознанию, и именно его в различных степенях «замутненности» мы называем субъектом или объектом. Повторим, что когда оно становится полностью «проз рачным», полностью управляемым и предсказанным, то оно не-
-1 Здесь можно провести различие между «организмом» как объективной реальностью, подчиняющейся собственным закономерностям и всегда рав ной самой себе (независимо от того, чувствуем ли мы сердце или печень, они работают, в них происходят биохимические процессы, которые никак в своем прямом виде не могут быть доступны человеческому сознанию), и «телом» как реальностью субъективной и не равной своему объективному корреляту — организму («тело» может включать неорганизменные компонен ты: протезы, зонды и пр., иллюзорные органы или части: фантомные ощу щения, псевдогаллюцинации и пр. — или, напротив, не включать объективно существующих частей «организма»: игнорирование частей тела, недоступность сознанию многих реально происходящих процессов или функций).
удержимо утрачивает и свою плотность существования, исчезая в качестве феномена сознания. Оно продолжает существовать лишь в виде не-обходимости в буквальном этимологическом смысле невозможности обойти, раз и навсегда учесть потенциальные изменения. Сознательные феномены в этом случае осуществляют постоян ную здесъ-и-сейчас адаптацию к таким необходимым феноменам. И именно по отношению к сознательным феноменам действует старый психологический закон ограниченности психической дея тельности 7±2 одновременно существующими объектами (на нео сознаваемом уровне субъект одновременно оперирует куда боль шим их количеством: самый простой акт движения или речи требует учета числа стимулов, на несколько порядков превышающего этот объем). Если же тело избыточно «замутняется», то оно переходит в разряд объектов, причем в случае полной «непрозрачности» мы оказываемся перед плоской стеной «неясного». Это нечто вроде стекла: когда оно абсолютно прозрачно (и мы не можем никаким иным образом ощутить его сопротивления), мы его не видим, если же оно абсолютно непрозрачно, то мы не можем оценить его объем, поскольку мы ограничены лишь его поверхностью; оно доступно восприятию лишь будучи «замутненным», загрязненным, полу прозрачным, давая взгляду одновременно и погрузиться, и «упе реться» в себя. Об этом говорит сайт https://intellect.icu . При этом мне хотелось бы подчеркнуть, что речь идет именно о «феноменологическом» теле, включающем в себя все феномены сознания, от внутренних чувств до внешнего мира. Все они в равной степени могут стать феноменами сознания лишь через формирование своебразного «тела». Субъективное — через затруднение автоматизированного исполнения, объективное — че рез частичную предсказанность, «понятность», «прорезанность» субъективным.
Своеобразный зонд представляют собой перцептивные схемы. Восприятие и другие познавательные процессы — это не просто опе рации, совершаемые в голове индивида, но и акты взаимодействия
с миром, и такое взаимодействие не просто информирует субъекта, но итрансформирует его (Найссер, 1981). В этом случае сворачива ется не телесная конструкция, а вынесенная вовне когнитивная активность. Именно возможность пренебречь опосредующим звеном, «растворить» промежуточный зонд, задавая особую топологию субъекта, создает и ряд специфических переживаний иного. Параллакс, изменения сетчаточного изображения, последовательность переживаются как «расстояние». «Вряд ли будет преувеличением, если уже из психологических опытов заключить, что понятия простран ства и времени в сущности приобретают определенный смысл лишь благодаря тому, что можно пренебречь взаимодействием со сред ствами измерения» (Бор, 1971, с. 60) 2 . Плотность тела, плотность мира, состоящего из неудобных, жестких предметов, осваивается ребенком, пока не исчезает совершенно. Так же, как он обучается языку, не имея представления о лингвистике, он осваивает законы тела-механизма и физические законы мира (закон инерции через столкновение с массой, а закон всемирного тяготения через прак тику падений), и так же, как в случае языковых игр, эти законы не рефлексируются, но их существование всегда можно обнаружить, создавая особую экспериментальную ситуацию.
Для ребенка на стадии овладения произвольными движениями и телесной регуляцией тело должно максимально объективировать ся и восприниматься как «отдельное», «чужое», «предстоящее» образование. Осваивая собственное тело, ребенок тем самым парал лельно формирует и собственное Я, замечая, что он является авто ром собственных телесных движений, присоединяя к себе как субъекту «нехватки» (испытывающему голод, жажду, страх) чув ство субъекта-автора. Ж. Лакан, высказывая гипотезу о роли стадии зеркала как образующей функцию Я, замечает особое чувство, ис пытываемое маленьким ребенком, наблюдающим себя в зеркало ( Lacan , 1949). Можно объяснить странность особого отношения к визуальному образу в холодном стекле, на фоне куда более значимых для ребенка объектов, таких как мать или его близкие, люби мые игрушки и пр., если понять, что причиной такого выделения столь малозначительного объекта служит то, что он относится к числу тех редких зависимых от ребенка предметов, движение, по явление и исчезновение которых определяется им самим.
-2 Существование подобных скрытых опосредующих инструментальных зон дов отчетливо вскрывается при резком переходе к непривычной системе из мерений; например, для европейца, попавшего в США, температура по Фаренгейту, длина в футах и милях, вес в фунтах лишены непосредственного чувственного содержания температуры, веса и размера.
Это развивающееся «чувство автора» как центр самоидентично сти хорошо иллюстрируется классическим случаем детской игры «прочь — сюда», описанной 3. Фрейдом (1925а), в которой ребенок распространяет свое управление катушкой с нитками на символи ческое овладение приходом и уходом матери.
По мере освоения в онтогенезе тело становится «прозрачным», растворяясь в субъекте и проявляя себя лишь в особых случаях «противостояния», например таких, как освоение необычных дви жений, неловкость при опьянении, «одеревенение», «онемение», «непослушность», либо — резкого изменения стереотипа 3 . Суще ствование артикуляционного аппарата становится очевидным при обучении иностранному языку (как, кстати, и существование са мого языка, в обычной ситуации столь же неочевидного для нас, как неочевидно для героя Мольера, что он говорит прозой), а существование рук и ног — при обучении танцам. Впоследствии по мере автоматизации они вновь «исчезают». Это может произойти не только при «появлении» нового феномена, но и при «исчезнове нии» старого: например, необычное и ясное ощущение, воз никающее после удаления зуба.
Что касается «внутреннего тела», то в реализации тех же прин ципиальных условий его порождения можно отметить значительно меньшие возможности для объективации, меньшую непредсказуемость случайных событий, связанную с гомогенностью и автоном ностью среды возможной топологии. За исключением, пожалуй, ощущений со стороны желудочно-кишечного тракта, пульсации сердца и ритма дыхания для здорового человека «внутреннего тела» практически не существует и он не знает о работе и расположении своих внутренних органов до того момента, пока их деятельность осуществляется автоматически.
Ситуация совершенно меняется в случае соматического заболе вания. Патологическим процессом нарушается нормальное протека ние телесных функций, и они «проявляют» себя, объективируясь в границах тела и получая качества чувственного содержания. Естественно, что отсутствие готового словаря интрацептивных зна чений затрудняет возможности их тонкой дифференциации, рефлексии или вербализации. В первую очередь, на уровне продрома , используются эмоционально-оценочные координаты, категории самочувствия, готовые словари знакомых ощущений и лишь затем — с формированием соответствующей категориальной
-3 Например, феномен «остановившегося эскалатора». По внезапно остановив шемуся эскалатору, ничем фактически не отличающемуся от обычной лест ницы, очень трудно идти. Это может быть объяснено только резким изменением стереотипа.
сети — происходит формирование специализированных словарей, дающих возможность четкого выделения тех или иных состояний. Использование «готовых» словарей и телесных конструктов приво дит к частым диагностическим ошибкам, «маскировке» симптомов, стереотипному реагированию. Так, практически любые недомога ния в детском возрасте связаны с жалобами «на живот». Эта ситуация становится вполне понятной, если учесть, что желудочно-ки шечный тракт — одна из наиболее рано выделяемых и освоенных телесных областей (первичность ощущений голода и жажды, систе матическое обучение правильным отправлениям, частые диспепсические расстройства, внимание, уделяемое в нашей культуре пита нию ребенка). При этом, в полном соответствии с концепцией Л.С. Выготского, для формирования осознанных и рефлексируе- мых представлений о собственном теле весьма важна роль матери. О.Г. Мотовилин (2001), сравнивая их развитие у детей в условиях семьи и интерната, отмечает отставание у детей, находящихся вне семейного окружения, при том, что частота соматических рас стройств, которые могли бы стать основой формирования таких представлений, у них значимо выше.
Возникновение препятствий внутри собственного тела создает специфическую конфигурацию, топологию «внутреннего тела», погруженного внутрь анатомического тела человека. Если зонд вы носит эту границу тела вовне, то в случае соматического заболева ния тело из универсального зонда, совпадающего с размерностью внешнего тела, становится собственным объектом, сжимаясь до гра ниц нового сопротивления.
«Упругость», «неподатливость», «непрозрачность» составляют, по-видимому, универсальное условие объективации как внешнего мира, тела, так и сознания. Обычно я легко и просто идентифици рую мои мысли, мои чувства, моижелания, мою волю, мою речь. Но чтобы понять, какие серьезные теоретические затруднения ле жат за обманчивой простотой этих интуиций, отметим, что в психо патологии описаны особые необычные, незнакомые, непривычные состояния отчуждения мыслей, чувств, воспоминаний, желаний и воли. Например, я могу испытывать удивительное для меня ощущение ненависти к тому, что привык любить, мне приходят в голову странные желания, мысли или воспоминания. Возможна и истинная отчужденность состояний, проявляющаяся в синдромах деперсона лизации, дереализации, психического автоматизма, обсессий и пр.
Вдумываясь в феномен отчуждения сознания, мы сталкиваемся с целым рядом противоречий. Зададимся вопросом о том, что слу жит критерием различения таких состояний: например, как я спо собен испытываемые мной мысли или чувства отличить от не моих? Каким образом вообще можно испытывать не свои чувства или мыс лить не свои мысли — ведь сам факт их испытывания прямо дока зывает их принадлежность мне? Универсальным критерием такого различения (как и в феномене тела) служит степень сопротивления (мера управляемости), испытываемого субъектом на границе иного, погруженного уже в само сознание, и само существование феномена говорит о его хотя бы частичной объективированности. Содержание сознания («объект-сознание») порождено «непрозрачностью» мыс лей, памяти, чувств, на напряженной границе с которыми и возни кает субъективный образ моего сознания — я-для-себя. Я узнаю о существовании мышления, лишь сталкиваясь с трудностями реше ния, о памяти — когда она мне отказывает. Собственно мышление или память в их нормальном протекании мне недоступны, так как прозрачны, а я могу зафиксировать лишь моменты столкновения с непрозрачным иным.«Лишь в акте проблематизации разум оказывается открыт существующему самому себе (подлинно интенсионален по отношению к нему), и, одновременно, лишь в этом акте нечто реально существует для познающего разума именно как от него не зависящая реальность, как неподатливая, сопротивляющаяся уяс нению в понятии плотность бытия. Только получая воздействие извне, объект обнаруживает свою "массу" и только в действии на дру гой объект — "силу". Точно так же "масса" и "сила" познающего разума обнаруживаются только придя в соприкосновение с не-разумом » {Тищенко, 19915, с. 48). Выражаясь точнее, субъект может осознать себя лишь в превращенной внесубъектной форме — в форме объекта, в результате чего «при осознании мышления мысли дей ствительно воспринимаются как бы извне» {Фрейд, 1924, с. 21). При объективации мир, тело и сознание приобретают оттенок «чуж дости», и только в «отчужденном» виде они могут существовать для меня и становятся доступны анализу.
В случае нормального протекания мышления оказывается весь ма затруднительным указать, что это, собственно говоря, такое. Мысля, я не могу выделить никакого особенного инструмента мыш ления, аналогично тому, как, совершая движение, я не фиксирую наличия медиатора-тела, лежащего между моей волей и объектом, на который она направлена. То, что я называю мыслью, есть только фиксация затруднений, задержек, имеющая так же мало общего с мышлением, как тело с организмом. «Мысль несется стремглав, так что почти всегда приводит нас к выводу раньше, чем мы ее успева ем захватить. Если же мы и успеваем захватить ее, она мигом видо изменяется»(Джемс, 1901, с. 120).
Особый интерес для понимания субъективной феноменологии мышления представляет его связь с речью. Речь, в которой выража ется объективированная мысль, не совпадает с соответствующей мыслью и не может ей предшествовать. Речевое высказывание по своей природе сукцессивно, тогда как лежащая в его основе мысль симультанна: начиная высказывание, я более или менее представляю себе, чем оно окончится. Поэтому изначально высказывание скорее представляет собой намерение, к которому я подбираю адек ватные слова и «можно допустить, что 2/3 душевной жизни состоят именно из этих предварительных схем мыслей, не облеченных в слова» (Там же). Именно задержка облечения в слова, демонстри рующая упругость языка как объективной лингвистической реальности, поиск «точного» адекватного слова, зазор между словом и мыслью образуют «реальность»моего языка (и, в значительной сте пени, мышления) для-меня. Язык не существует, если он полнос тью мне подвластен; он мой, если я могу управлять его неподатли востью (вернее, он может быть репрезентирован мне лишь в форме неподатливости); он чужой, если не подчиняется мне совсем. От чуждение мысли, проявляющееся в различных психопатологических синдромах (от «скачки идей» и навязчивых мыслей до синдрома Кандинского—Клерамбо), — это всегда утрата контроля: от конт роля над течением до контроля над содержанием.
Аналогично могут быть интерпретированы и эмоциональные состояния, испытываемые человеком. Правда, здесь мы наталкива емся на некоторые не вполне ясные моменты, но можно попытаться наметить хотя бы гипотетическую линию рассуждения. Слож ность заключается в том, что согласно идее «прозрачности» эмоции должны быть направлены лишь на внешний мир: именно внешний объект оценивается как страшный, приятный или неприятный. Од нако в действительности они в большей степени характеризуют мое субъективное состояние: мне страшно, печально, грустно, весело и пр. Можно предположить, что архаическая функция эмоций как определенного этапа «первовидения» в восприятии внеш него мира была заменена более развитыми категориальными сис темами, но сохранила свое значение для оценки внутреннего субъективного мира. Возможность их «непрозрачности» связана, по- видимому, с диссоциацией физиологического механизма
продолжение следует...
Часть 1 ГЛАВА 3. ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ТЕЛЕСНОСТИ
Часть 2 3.4. Проблема «истинного» субъекта - ГЛАВА 3. ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ТЕЛЕСНОСТИ
Ответы на вопросы для самопроверки пишите в комментариях, мы проверим, или же задавайте свой вопрос по данной теме.
Комментарии
Оставить комментарий
Психология телесности
Термины: Психология телесности